Клуб «Непокорные» - Джон Бакен
Затем из-за дырявого занавеса раздался голос, и вот что я услышал:
— Господи, Питер, это ты? И как ты оставил их в Мери-хилле?
Занавес был отброшен в сторону, из-за него вышел высокий рыжеволосый мужчина крупного телосложения. На нем была розовая накидка, в зубах глиняная трубка. То был бог дикарей, и как вы думаете, кем он оказался? То был Джонстон, тот самый, что жил в Глазго в том же доме, что и я…
Чувства захлестнули мистера Томсона, и он, приняв от меня флягу, отхлебнул здоровенный глоток.
Вытирая слезу — он пролил ее то ли от радости, то ли от умиления, — Джонстон продолжил:
— Можете себе представить, как я обрадовался и удивился, увидев его, и как он, выражаясь высоким языком, пал мне на шею, — пал, подобно отцу блудного сына![76] За четыре минувших года он не видел ни одного шотландца! Он тщательно перебрал своих священников и, подобрав мне одного-двух, сказал им, что делать, и вскоре я со всеми удобствами поселился в той части храма, что близко примыкала к его собственным комнатам. Джонстон и его священники — ах, парень, это было благородное зрелище! Он, здоровенный, рыжеволосый, ростом шесть футов четыре дюйма[77], сильный как бык, голосище, как у норд-оста[78]; когда он появлялся, тамошние туземцы ползли перед ним, как улитки. Сроду в жизни не встречал человека с таким природным талантом — быть богом! Со стороны можно было подумать, что его готовили к этой работе с того самого дня, как он явился на свет, но я-то прекрасно помню времена, когда он держал бакалейную лавку на Далмарнок-роуд[79].
Той же ночью он рассказал мне свою историю. У него вроде бы наклевывалась должность в торговом доме в Шанхае, и он отправился туда на одной из Богом проклятых германских грузовых посудин, что оскверняют Китайские моря. Как и я, он попал в ураган, и, как у меня, корабль его был обречен. Он был отличным пловцом, и ему удалось удержаться на плаву, пока под руку не подвернулся обломок корабля. Он ухватился за него и, когда ветер стих, поплыл к берегу. Там его схватили дикари, и, как меня, они потащили его к себе в город. Они собрались принести его в жертву, но какой-то вождь, который был поумней своих соплеменников, обратил внимание на телосложение и физическую силу пленника и сказал дикарям, что они сейчас воюют с соседями и от этого здоровяка будет больше пользы в бою, а не на алтаре в храме.
И Джонстона отправили на войну. Он был отличный боец, и вскоре его назначили командиром королевской гвардии, а через пару недель — главнокомандующим всей армии. Он сказал, что никогда в жизни не испытывал радости больше той, какую пережил во времена, когда он с войском возвращался с полей тогдашних сражений и население встречало его с песнями и цветами. А затем старый жрец нашел древнее пророчество о Красном Боге, который выйдет из моря и поведет народ к победе. Очень скоро возникла мощная партия, выступавшая за то, чтобы сделать из Джонстона бога, и когда с помощью нескольких динамитных шашек он взорвал столицу враждующей стороны и вернулся домой с триумфом и пленными, чувства народа невозможно было сдержать. Джонстона провозгласили божеством. Он плохо владел местным языком и, поскольку не мог толком объясниться с людьми, счел за лучшее подчиниться обстоятельствам.
— И заметьте, — сказал он, — для этих бедных, неразумных и невежественных людей я был добрым богом.
Он положил конец их самым дурным обычаям, отменил человеческие жертвоприношения; чтобы содержать город в чистоте, учредил что-то вроде городского совета, сделал армию самой боеспособной из всех, о каких когда-либо слышали на островах. А сейчас он готовился к отъезду. Как раз этого люди от него ожидали, потому что в пророчестве говорилось, что Красный Бог, став спасителем своего народа, придя из-за моря, покинет его, уйдя в море. И потому, следуя его указаниям, ему построили нечто вроде лодки, на которой он надеялся добраться до Сингапура. Кроме того, он скопил немалое состояние — главным образом то были рубины, — потому что у него, у бога, было много возможностей разбогатеть честным путем. Он сказал, что перед его алтарем каждое утро открывалось что-то вроде овощной и мясной лавки, и он попросил одного из священников, у которого были некоторые представления о том, как вести дела, продавать ему, богу, кое-какие товары со скидкой.
Беспокоило мистера Джонстона только одно. Он был добрым христианином, церковным старостой в Коукадденсе[80] и нередко задавался вопросом, не совершает ли он смертный грех, принимая поклонение этих язычников-островитян. Я часто спорил с ним, но, похоже, так и не смог убедить его до конца.
— Видите ли, — говаривал он мне, — если я что и нарушил, так это дух, а не букву заповеди. Я не сотворил себе кумира, потому что вы не можете назвать меня кумиром.
Возражая ему, я напомнил о том, как вел себя Нееман[81], которому было позволено поклоняться в доме Риммона, но Джонстон не принял моего довода.
— Нет-нет! — воскликнул он. — К моему случаю это не имеет никакого отношения! Вопрос не о моем поклонении в доме Риммона, а в том, что я и есть тот старый Риммон[82].
— Очень странная история, мистер Томсон, — сказал я. — И это все правда?
— Правдивей быть не может! Но вы не дослушали историю до конца. Мы покинули с ним это место, мало-помалу добрались до Сингапура, а с течением времени — до родимой земли. Джонстон стал богатым человеком, да и я не остался без своей доли, так что потеря «Арчибальда Маккелви» обернулась для меня самой большой удачей в жизни. Я купил долю в компании «Брокс Лайн», а Джонстон вбил себе в голову, что должен стать джентльменом, на меньшее он был не согласен. Он купил обширное поместье в Аннандейле[83], откуда были родом все Джонстоны,
