Клуб «Непокорные» - Джон Бакен
Путешествие было тяжелое, и неудобства, причиняемые варварским обхождением, не давали времени задуматься о том, в какое отчаянное положение я попал. Часа через три мы остановились, и я увидел, что мы прибыли в город. На улицах не на что было смотреть, дома были глинобитные с соломенными крышами, а на пригорке в самой середине города стоял огромный храм, мало чем отличавшийся от китайской пагоды. А еще там был человек, который дул в рог, и множество кричавших людей вокруг него, но я не обратил на них внимания, потому что меня сильно беспокоила судорога в левой ноге. Мои похитители отвели меня в одну из хижин и показали знаками, что в ней я переночую. Мне принесли воды, чтобы я мог помыться, и очень приличный обед, в который входили курица и овощи, мало чем отличавшиеся от нашей обычной зелени. Потом меня оставили одного, я лег и проспал целые сутки.
В хижине я пробыл три дня. Еды было много, люди были со мной весьма любезны, но на улицу меня не выпускали, и не было ни одного окна, откуда я мог бы выглянуть. Я никак не мог понять, что им нужно от меня. Я был у них в плену, но они не вели себя так, словно имели на меня какую-то злобу, и если бы не стражники у дверей, я бы даже мог подумать, что я у них почетный гость. Время тянулось медленно и тяжело, потому что нечего было почитать, и не было света, при котором можно было бы читать. Я перебрал в уме все главы Библии и все шотландские песни, какие мог вспомнить, я даже попытался сочинить стих о своих приключениях, но споткнулся на пятой строке, потому что не смог найти рифму к «Маккелви».
На четвертое утро меня разбудил оглушительный грохот. Через дверь я увидел, что на улицах полно народу в праздничных одеждах, у большинства цветы в волосах и пальмовые ветви в руках. Все очень напоминало иллюстрации к Библии. После того как я позавтракал, пришли четверо местных парней, и, несмотря на мои протесты, сняли с меня одежду, и пока я сгорал со стыда, они натерли меня каким-то маслом, от которого пахло корицей. Затем они выбрили мне подбородок и изобразили на лбу какой-то знак, после чего я стал похож на масона[74]. Затем на меня надели что-то похожее на белую ночную рубаху с красным кушаком посередине, и, пользуясь тем, что я был не в силах в чем-то им помешать, они возложили мне на голову большой венок из оранжерейных цветов, каким украшают тех, кого собираются предать земле.
И вот тут для меня грянул гром среди ясного неба: я осознал весь ужас моего положения! Меня в самом деле собирались похоронить, принеся в жертву какому-то языческому богу. Ужасная судьба для старосты Свободной Церкви в расцвете всех его жизненных сил!
Меня охватил такой ужас, что я даже не пытался сопротивляться. Да и зачем? Пользы от этого было бы мало, потому что вокруг меня находились две сотни дикарей, вооруженных и обученных по всем правилам их военной науки. Меня посадили в нечто вроде паланкина, мои носильщики рысью двинулись вверх по холму к храму, при этом все население города бежало рядом и распевало песни о своем боге. Меня тошнило от страха, я не решался поднять глаза и не знал, какое жуткое зрелище меня ожидало.
И все же я нашел силы взять себя в руки. «Питер, — сказал я себе, — будь мужчиной. Вспомни своих святых предков, заключивших Договор со Всевышним. Ты был избран, чтобы свидетельствовать о своей религии, хотя не похоже, что эти дикари поймут, что ты говоришь». Поэтому я смолчал и решил перед смертью изложить свои религиозные принципы, надавав дикарям по зубам своими кулачищами.
Мы остановились у дверей храма. Меня провели через двор и ввели в огромное помещение, похожее на амбар, где под потолком мелькали летучие мыши. Здесь сидели на корточках около трех тысяч язычников. Они распевали гимн, когда увидели меня, и я уже готов был вступить с ними в драку, когда мои носильщики понесли меня в другое место, которое я принял за святая святых[75]. Помещение было примерно вдвое меньше первого, и в его конце от крыши до пола свисал большой занавес из леопардовых шкур. Носильщики оставили меня посреди комнаты, а затем, придя в восторг, стали кататься на животах перед этими шкурами. Через некоторое время они закончили свои молитвы и выползли из этой части храма, оставив меня одного.
Ни разу в жизни мне не было так страшно, как тогда. Я был уверен, что за шкурами был спрятан ужасный идол и что в любую минуту жрец может бесшумно войти и перерезать мне горло. Можете сколько угодно болтать о мужестве, но я вам скажу, что человек, способный без колебаний ожидать своих убийц, стоя посреди мрачного кладбища, это сверхчеловек. Но я не таков, и мне не стыдно признаться в том, что тогда, в те минуты, зубы мои стучали, а пот крупными каплями выступал у меня на лбу.
Но ничего не случилось. Ничего, кроме того, что, пока я там сидел, я мало-помалу почувствовал очень сильный запах. Сначала я подумал, что языческий храм охватил пожар. Потом подумал, что так пахнет ладан, который жгут в католических церквах. Этот запах был мне знаком с той поры, когда однажды я забрел в католический собор в Сантьяго. Однако обе догадки оказались неверными, и я потрудился составить точное описание того, что ударило мне в нос. Спустившись на грешную землю, я вынужден был признать: то было ничем иным, как запахом вагонов поезда из Коатбриджа субботним вечером после футбольного матча, запахом табака, выкуренного в глиняных трубках, которые были плохо почищены. Глаза мои привыкли к свету, и я обнаружил, что место было не совсем уж темным, и когда я осмотрелся в поисках источника запаха, я заметил нечто похожее на дым, выходящий из-за верхней части занавеса.
И тут я увидел, что
