Венгерский рассказ - Клара Бихари
Для утверждения новых форм новеллы, пожалуй, максимум сделан Иштваном Эркенем. Из своих «одноминутных новелл» он «удалил» традиционную информацию априори, исходя из того, что читателю известны фон действия, его историческая подоплека и сопутствующие человеческие взаимосвязи: сами описания — как социальные, так и психологические характеристики — автор обходит, и даже эмоциональные эффекты им намечены как бы между прочим.
Но в какую бы форму ни облекал свои произведения писатель, в центре его внимания история нашего времени с момента окончания второй мировой войны. И в рассказах, как и в лирике этого периода, открываются нам человеческие судьбы — в победах и поражениях, в реальных фактах и мечтах. Человек, говорят прозаики и поэты, в силах завершить борьбу Адама с враждебными ему стихиями и может отстоять свою любовь.
Говоря о поисках новых путей и экспериментах в области обновления венгерского рассказа, мы, естественно, в рамках короткого предисловия смогли упомянуть лишь о некоторых из этих попыток. Но даже если бы мы имели возможность рассказать обо всех новооткрытых тропах в жанре рассказа, это все равно не дало бы полного представления о венгерской прозе в целом. Сколь ни красочен, сколь ни разнохарактерен венгерский рассказ, значение его в настоящее время не так велико, как в нашей литературе предыдущего периода, венгерская проза наших дней для наиболее полного своего выражения избрала повесть, насыщенную драматическими коллизиями, с философским, обобщенным письмом.
Из наших крупнейших прозаиков многие еще смолоду распрощались с жанром рассказа. Ласло Немет, один из ведущих наших писателей, на самый серьезный вопрос Льва Толстого: «Как жить?» — отвечал в интеллектуальных романах и эссе. Поэт Дюла Ийеш, который, подобно многим своим предшественникам-поэтам, должен быть назван также крупнейшим стилистом венгерской прозы, в жанре рассказа пробовал себя лишь от случая к случаю. Йожеф Дарваш тоже писал рассказы только в юные годы и рассматривал подобный вид творчества как отдых; роман и эссе были для него главенствующими формами повествования. В прослеженном нами процессе существует определенная закономерность. Писатели, чей творческий путь начинался в период между мировыми войнами, нередко в силу исторической необходимости вынуждены были переступать за черту эпики, и потому их внимание обращалось к очерку или эссе. Дополняя труды ученых, экономистов, писатели реконструировали картину подлинного социального положения различных слоев общества и служили своего рода рецепторами для всеевропейской аудитории. Крупнейшие прозаические произведения Дюлы Ийеша — «Народ пушты», «Россия», биография Петефи — это публицистика. Наиболее значительная часть творчества Ласло Немета с точки зрения истории венгерской литературы — это его статьи и эссе. Таким образом, рассказ как таковой урезан в своих владениях. Факты часто облекались и в социографические зарисовки, воспоминания — в мемуарные эскизы, а сама склонность к художественному творчеству, как верно подметил Ласло Немет, трансформировалась в потребность создавать монументальные исследования.
Настоящая антология не претендует на исчерпывающую полноту, она является лишь обзором новейшего венгерского рассказа; и — одновременно — достоверной повестью о человеке, о созидательной жизни венгерского народа, дружественного всем другим народам.
МИХАЙ ЦИНЕ
Клара Бихари
НАСТОЯЩИЙ ДРУГ
Жофи Дегрэ любила своего отца и все же сердилась на него. Сердилась еще с той поры, когда была жива мать, слабая, болезненная женщина, целый день суетившаяся на кухне. Жофи сначала не понимала, почему так волновалась ее мать, если отец задерживался где-то; почему, не скрывая тревоги, подолгу стояла она вечером на пороге их одноэтажного кишпештского дома; почему, как только приближались знакомые шаги в вечерней тишине, по бледному, поблекшему лицу матери пробегала мучительная судорога.
В такие вечера отец часами бесцельно слонялся по квартире, разглаживал скатерть, молча переставлял на столе тарелки. Мать робко и в то же время с упреком глядела на него. Вздыхая, она дрожащими руками подавала ужин.
Жофи, усаживая младших ребятишек за стол, чувствовала, как гнетет всех тяжесть молчания. Но, по правде говоря, ей, старшей дочери, некогда было размышлять о семейном разладе. Как и отец, она работала на текстильной фабрике, только в другом цехе. После работы надо было спешить домой, чтобы успеть все прибрать, постирать, погладить, проверить, как справились с уроками ребята, и помочь матери приготовить ужин.
Однажды Жофи узнала, чем вызвана тревога, которую она замечала в глазах матери.
Был уже вечер. Жофи уложила в постель Карчи, Пишту и восьмилетнюю Марику, сама забралась под одеяло, но никак не могла уснуть. И вот открылась ведущая во двор дверь, в кухне задвигались, зашевелились. Послышались тяжелые и легкие, шаркающие шаги. Жофи не видела, но знала, что отец положил сумку, снял пальто, подошел к умывальнику, затем к столу, переставил хлебницу и кружку, передвинул вилки и ножи. Мать налила ему супа. Взявшись за спинку стула, она стояла, глядя с тревогой и укором на медленно евшего отца. Она судорожно ухватилась за деревянную спинку, стараясь сдержать себя. Когда вся картина отчетливо, в мельчайших подробностях, возникла перед глазами Жофи, там, на кухне, заговорила мать; ее дрожащий высокий голос проник сквозь узкую щель неплотно прикрытой двери.
— Ты снова был у этой Бунчик… Только от нее ты приходишь так поздно.
Жофи вздрогнула, словно ее ударили. Мать не спрашивала, а утверждала то, в чем окончательно убедилась и чего нельзя было изменить. Жофи знала: отец не умеет лгать. Он молчал, и это так выдавало его! Жофи с упрямым детским отчаянием желала лишь одного: только бы мать не продолжала… Но вскоре опять послышался дрожащий голос:
— Напрасно скрывать, ты ведь видишь, я все знаю, мне сказали. Ты был там, правда?
— Да, там, — смущенно пробормотал отец, страдая оттого, что ему ничего не приходит в голову и он не может шуткой или ложью скрыть правду. — Да не принимай ты это так близко к сердцу! — сказал он спустя некоторое время
