Повести монгольских писателей. Том первый - Цэндийн Дамдинсурэн
Он вдруг почувствовал страшную усталость. Однако и она была ничто в сравнении с болью, причиняемой ему раной, и теми невеселыми мыслями, которые против воли лезли в голову. Кто это говорил ему, будто при виде собственной крови человек теряет сознание? «Выходит, вранье это», — заключил он.
«Эх ты, ничего по-настоящему не успел сделать, а уже ранен, — ругал себя приунывший Аюуш. — Разиня! Сам виноват. А еще в партию думал вступать. Куда тебе! Человек, который готовит себя к вступлению в партию, который присягу принимал, в армии служил, многому, кажется, уже обучен, не имеет права быть таким бестолковым. Вот демобилизуют тебя из армии как инвалида безногого, вернешься домой и что скажешь отцу, матери, друзьям? Скажешь, что прополз в траве сотню-другую метров, уничтожил двух-трех вражеских солдат да и лишился ноги? Вот то-то и оно! Больше тебе и сказать будет нечего…
…Нет, так не пойдет! Что бы там ни было, нужно попробовать ползти дальше. Одно дело — самому закрепиться на мосту, другое — дать возможность товарищам без потерь форсировать этот мост. Тогда мне не придется краснеть перед партией, будет о чем старшине нашему рапортовать. Так что надо ползти! Но прежде прочту все-таки письмо Бурмы. Она — человек душевный. Наверняка написала такое, что поможет мне в трудный час».
Аюуш достал конверт и, тяжело вздохнув, отложил его в сторону. «Бурма, дорогая моя! — зашептал он одними губами. — Я тяжело ранен. Возможно, врачи ампутируют мне ногу, и тогда придется ходить на протезе. Ты не принимала меня всерьез, когда я был здоровым, а уж инвалидом, разумеется, я и вовсе тебе не нужен. А коли так, значит, и письма твоего читать мне не следует! Иди своей дорогой! Ну, а я не забуду тебя до смерти!»
И почудилось вдруг солдату, что стоит перед ним Бурма. «Нет! — говорит, — ни за что я не изменю свое решение. Всегда буду верна тебе! Какой же ты, право, глупый человек!» — Голос у Бурмы взволнованный, она плачет.
Аюуш еще раз тяжко вздохнул. «Да… Я еще не читал ее письма, а уж мне чудится такое. Как же плохо мне будет, когда я решусь — и прочту! — подумал Аюуш и снова Спрятал конверт в карман. — Я считаю себя коммунистом, а потому должен быть стойким, как коммунист, и не раскисать из-за одной-единственной раны», — приказал он себе и, волоча простреленную ногу, начал взбираться на мост.
Как только на мосту показался ползущий с пулеметом человек, его тут же заметили, открыли по нему ураганный огонь. Вокруг него в бревна вонзались десятки пуль. Они словно выискивали свою главную цель — Аюуша. Задерживаться нельзя было ни на секунду, поэтому Аюуш, не дав ни одной очереди, быстро полз вперед. Рана причиняла ему страшную боль при каждом движении. Только бы переползти… На той стороне пули его уже не достанут!
Наконец Аюуш был на противоположной стороне моста. «Ну, теперь все должно быть хорошо», — подумал он, сползая в ближайшую лощину, и в этот момент все-таки нашла его вражеская пуля. Аюуш затих.
IX
Капитан, заместитель Ванигути, в приподнятом состоянии духа напевал песню «Инано Кентаро». Рядом с ним, развалившись и самодовольно улыбаясь, сидел разведчик Хаттори. Всем своим видом он будто говорил: «Смотрите, я и в воде не тону, и в огне не горю. Истинный слуга дьявола, я хозяйничал всюду, куда приходил с оружием. И не случайно у меня на груди блестят орден Солнца пятой степени, ордена Драгоценной звезды третьей и четвертой степени, медаль за присоединение Маньчжурии и бои в Китае. Любая девушка сочтет за честь, если я обращу на нее внимание. Само небо даровало моим родителям такого сына». Мысли Хаттори вертелись вокруг дела, с которого он только что вернулся.
«Видно, монгол, которого я сейчас подстрелил, настоящим богатырем был. А неплохо было бы взять его живым да узнать имя этого богатыря! Как эффектно можно бы припасть к стопам настоятеля Токийского храма да и поведать со смирением, какого одолел силача, произнести его имя. То-то бы почет был мне от всех верующих…»
Капитан оборвал песню.
— Ты настоящий герой, Хаттори. Когда ты возвратишься в родной Токио, тебе прохода не будет от женщин и от разных писак — всем будешь рассказывать, что да как. — От слов капитана лицо Хаттори расплылось в улыбке. — Когда я доложил о твоем геройстве майору, он просил поздравить тебя и заверить, что лично доложит о тебе генералу. Так что без награды не останешься! Как знать, может, добавишь к своим орденам «Золотого коршуна». Сейчас хорошенько подкрепись и согрейся. А как отдохнешь, пошлю тебя на задание, которое прославит тебя до небес.
— Благодарю вас, господин капитан! — согнулся в поклоне Хаттори. — Готов служить небесам и начальству.
— Однако, как же все-таки было с этим монголом?
— Ничего особенного! Мог бы и живым его взять, но это было бы нарушением вашего приказа. Вот и прикончил его одной-единственной пулей.
— И правильно, что убил! Этот твой убитый монгол как раз и был теми «двумя десятками врагов с тремя-четырьмя пулеметами», от которых, перетрусив, бежали наши.
— Господин капитан, я хотел спросить вас, есть ли у монголов бог.
— Гм, сомневаюсь… А что?
— Я это вот к чему: если есть у них бог, так этот отчаянный монгол был, наверное, под его покровительством… Когда я стрелял, я не проклинал его, а наоборот, пожелал, чтобы, когда мы придем в Монголию, он родился бы вновь и стал моим самым верным слугой.
— Ха, ха, ха! — рассмеялся капитан. — Вижу, Хаттори, начитался ты Кикути Хироси{19}!
— Да, кое-что читал, но не так уж…
В это время зазвонил телефон. Майор вызывал капитана. Капитан взял трубку.
— Мне? — переспросил он. — Больше батальона? Благодарю вас, майор. Как только прибудет это подкрепление, ох и зададим мы тогда монголам жару!
X
В доме Бурмы все было по-прежнему. Те же цветы цвели на окнах, на том же месте стояла желтая сова, все так же тянулся к лебеденку симпатичный мальчуган. И хозяйка этого дома и этих вещей столь же неустанно ждала своего Аюуша.
Возвратясь сегодня домой, она не надела ни свой любимый широкий халат, ни зеленое платье, которые обычно носила дома. Девушка облачилась в новый тэрлик из коричневого шелка, да так в нем и занялась домашними
