Повести монгольских писателей. Том первый - Цэндийн Дамдинсурэн
— Мне привиделось, будто сидим мы подле костра в безлюдной степи, и нет при вас никого из наших воинов, только зайсаны. Один из них пристально смотрит на вас холодными глазами предателя. У меня от этого взгляда сердце захолонуло, а вы спрашиваете: «Чей же это сын сидит здесь у костра и делит с нами пищу?» Тут зайсан вдруг вскочил и кинулся на вас с ножом, я бросилась на убийцу, чтобы отвести занесенный над вами нож, и почувствовала, как холодное лезвие входит мне в сердце… И проснулась. — Ану замолчала, стыдливо прижалась к Галдану. В это время взгляд ее упал на маску с оленьими рогами, и она заговорила взволнованно, страстно:
— Для меня огромное счастье прильнуть к вашей груди, обнять вас. Каждое такое мгновение приносит мне невыразимую радость. Но я чувствую, что не дождаться нам мира и благополучия, и не увижу я больше моей прекрасной Джунгарии. И не хочу я попасть в руки маньчжуров, стать их рабыней. Не хочу видеть, как здесь, в урочище Зун-мод на реке Толе, будет разгромлена ойратская армия. Вот и велела я старому кузнецу сделать для моего скакуна маску. Помните, старый учитель когда-то рассказывал нам об одном древнем обычае: если храбрый воин в давние времена изъявлял волю победить или погибнуть в бою, он думал лишь о том, чтобы, пав бездыханным на поверженного врага, побыстрее превратиться в духа-хранителя своих родичей; перед битвой он надевал на своего коня маску оленя с серебряными рогами. Вот и я… сосредоточила все свои помыслы… Взгляну утром на красное солнышко, пока бьется во мне пылающее сердце и бурлит кровь, а закат встречу, превратившись в бесплотного духа, и буду охранять вас, не отдаляясь дальше, чем на локоть. — Голос ее дрогнул. — Давно хотела я сказать вам об этом, да слова не шли с языка. И только сейчас отважилась. Не вините меня, будьте снисходительны! — добавила Ану и, опустив голову, прижалась к Галдану.
Не положено чинить помехи человеку, принявшему такое решение. И Галдан не мог огорчить искреннее сердце Ану, охваченное высоким порывом. Он горячо обнял любимую, целовал ее пальцы, ласкал. Так сидели они, обнявшись, позабыв обо всех тяготах ойратского войска, о завтрашнем сражении, сулящем страдания, несравнимые с теми, которые пришлось им испытать. Они были сейчас одни в целом свете и всеми мыслями своими и чувствами принадлежали друг другу.
VI
Едва проступили на посветлевшем небе темные очертания гор, а Галдан и Ану в сопровождении тысяцких уже объезжали военный лагерь. Разведчики привели языка, и пленный подтвердил полученные еще с вечера сведения: Энх-Амгалан-хан наступает всей своей ратью и с пушками… Для большей безопасности по наружной стороне ойратского военного лагеря положили верблюдов со связанными ногами, образовав из них двойное кольцо. Расстояние между этими живыми кольцами обороны было невелико, и вражеские конники, перемахнув одно такое кольцо, уже не имели разбега, чтобы преодолеть следующее. Такая самооборона давала возможность вести сражение за пределами лагеря.
Приветствуя Галдана и его свиту, многочисленные постовые выкликали каждый свой клич. То и дело слышалось: «Журавль!», «Сова!», «Олень!», «Лось!». Такие кличи существовали издавна, и это было удобно. Когда на охоте или в походе воины располагались лагерем, заблудившемуся легко было найти стоянку или костер своих сородичей, поскольку на клич полагалось отвечать. Если в сражении воин выкрикивал родовой клич, находившимся поблизости родовичам надлежало немедленно оказать ему помощь. В наступлении все воины — десяток, сотня, тысяча или тьма — выкрикивали свой родовой клич.
Во всех десятках воины уже позавтракали и сменили охрану. Все знали, что огромное войско маньчжуров наступает по двум направлениям и что врагов вшестеро больше, чем ойратов; каждый понимал — в этой яростной битве поражение неизбежно. Но ойратские воины не боялись смерти: ведь мужчина рождается в юрте, а погибает в степи. Все витязи имели единое стремление сразить как можно больше врагов и пасть бездыханными на трупы. Каждый безошибочно знал свое место в боевом построении, умудренные опытом предводители десятков и сотники строго следили за порядком, и все до единого верили, что в сражении им поможет дух-хранитель их полководца.
Вместе с тысяцкими Галдан и Ану вернулись в свой шатер. Теперь они знали, что ни один из воинов не пал духом, не пришел в смятение. Из так называемой «кухонной юрты» военачальникам принесли чай в высоких серебряных кувшинах домбо, на тарелках — мясо, сушеный творог арул, пластинки сушеного сыра хурут и муку из поджаренных ячменных зерен. Сняв панцири и шлемы, все принялись за еду. Во время трапезы явились гонцы от разведки и сообщили, что пешие войска противника подошли близко к лагерю. При них пушки, и продвигаются они с большой осторожностью. Вскоре прискакал десятский с известием, что подступает вражеская конница. Галдан и тысяцкие обсудили, как вести оборонительный бой, когда и в каком месте атаковать неприятеля.
И вот по правую и по левую сторону от грозного черного бунчука четырех-ойратов появились знамена правого и левого крыла ойратской армии; протрубили общее построение. Сотня за сотней, без спешки и суеты, становилась в боевые порядки. Показались верховые, рысью приближавшиеся к лагерю. То были воины разведывательной и охранной службы. Навстречу воинам поскакал вестовой тысяцкого, дабы указать им их место в строю; всадники тут же разделились — одна группа пополнила резерв, другая выстроилась во фронт.
Дугой, приняв форму изогнутого лука, прямо на лагерь летела маньчжуро-китайская конница. Оба крыла ойратских всадников, построенные клиньями, получили от тысяцких приказ флангами вклиниться, разрубить лавину врага на части сразу в нескольких местах. Но, прежде чем ринуться на неприятеля, ойратские воины громко запели древний гимн четырех-ойратов; величественный напев потряс прозрачный утренний воздух; в этом гимне, созданном безымянным поэтом древности, звучали отвага и решимость погибнуть, но не покориться, не стать рабами. Галдан и Ану пели вместе со всеми.
Едва смолк этот суровый, трогающий душу гимн, как загудела раковина, подавая сигнал к атаке{84}, прокатился боевой клич маньчжуро-китайского войска, и сразу же замелькали, заблестели панцири и шлемы вражеской конницы, зацокали тысячи копыт, вздымая облака пыли. Вместе с маньчжурами шли воины восточных монголов, подняв пики и сабли против родственного им ойратского народа.
Всадники Галдана ринулись в контратаку, разрезая на части вражескую лавину. Восходящее солнце, прорвавшееся сквозь пыльную
