Повести монгольских писателей. Том первый - Цэндийн Дамдинсурэн

— Я тоже так считаю. Если человек не может сказать, что сделал что-то своими руками или участвовал в создании чего-то, так это и не человек, а сорная трава в человеческом облике.

Она замолчала и тоже подняла глаза, и теперь взгляды наши встретились. Я с трудом удержался, чтобы не обнять, не поцеловать и не крикнуть: «Я люблю тебя, Цэрэнцоо! Будь со мной!» Но все то же проклятое сомнение остановило слова, готовые сорваться с языка. Я грустно вздохнул. Цэрэнцоо сидела притихшая и задумчивая.

— Тебе, наверное, пора, — вымолвил я наконец.

Она молча встала. «Если сейчас не скажешь, то когда же?» — требовательно вопросил меня кто-то невидимый, когда я уже взялся за ручку двери. Я повернулся к Цэрэнцоо, взял ее мягкую, теплую руку.

— Ты что-то хочешь сказать мне? — тихо спросила Цэрэнцоо.

— Нет… Да… Я просто так… — промямлил я, совсем растерялся и вышел на лестничную клетку.

Дул прохладный ночной ветерок. Со стороны сада он нес с собой запах деревьев и цветов. Город притих, и тиха была ночь, посеребренная лунным сиянием.

— Когда тебя определили в нашу бригаду, — заговорила Цэрэнцоо, — взгляд у тебя был какой-то колючий, неприязненный, даже жутко становилось. А сейчас мне приятно смотреть тебе в глаза. Я привыкла к тебе или ты мягче смотришь?

Я не открывал рта и думал про себя: «Хорош, видно, я был — словно пес цепной в облике человека…» Мы приближались к дому Цэрэнцоо, а я не говорил ни слова. Большие глаза любимой смотрели на меня с ожиданием и надеждой, они были прекрасны и выразительны, а я молчал. Наконец собрался с духом, остановил Цэрэнцоо, но язык снова подвел меня. Я смог только пробормотать бессвязно:

— Я все время думаю о том, что пора сказать тебе, как… — и опять смолк, словно испугавшись собственных слов. А скорее не слов, а мыслей: «А что, если она рассердится и уйдет от меня навсегда? Что, если мое признание будет для нее оскорбительным? Что, если я тороплюсь?..»

— Мне кажется, когда человек полюбит, он начинает рассказывать о себе другому. Из таких рассказов возникает основа для душевной близости. Это очень важно — рассказать о своей жизни человеку, которому интересно тебя слушать. Может быть, поэтому, пока душа не до конца раскрыта, и не идут с языка другие слова. Получается так, будто человек только учится говорить, — как-то загадочно произнесла Цэрэнцоо и взяла меня под руку.

Какое счастье! Она не рассердилась на меня. В ее словах послышалось мне пусть недостаточно четкое, но все-таки обещание.

Расставшись с Цэрэнцоо, я шел по улице. В голову, как запоздалый голос совести, пришла неожиданная мысль: «Я глубоко обидел Оюун, не сумел оценить чистую слезу любимой. Я был недостоин ее и платил за причиненную ей боль долгим и трудным одиночеством… И когда я был страшно одинок, другом стал мне труд. Он помог мне пройти через все испытания. Пусть же теперь со мной в ногу пойдет моя любимая Цэрэнцоо, согреет меня своей щедрой и бескорыстной любовью, как солнце согревает своими лучами холодную степь весной! И больше мне нечего желать!»

Перевод Н. Очирова.

БЯМБЫН РИНЧЕН

Бямбын Ринчен (1905—1977) — поэт, прозаик, ученый-филолог, фольклорист, этнограф, переводчик. Родился вблизи города Кяхта. Рано обучился грамоте, служил писарем. В середине двадцатых годов слушал лекции советских востоковедов в Ленинграде. Автор первого в Монголии романа на историко-революционную тему «Заря над степью» (1951—1955, русский перевод 1972), ряда новелл на сюжеты из прошлого Монголии (в русском переводе — «Принцесса» и другие новеллы», 1972). Поэтические произведения, собранные в сборнике «Цветок невесты» (1956), отличаются богатством языка, отточенностью стиля и формы. В 1946 году был удостоен Государственной премии МНР за сценарий фильма «Цогт-тайж».

Литературную деятельность Б. Ринчен сочетал с большой исследовательской работой ученого. Действительный член АН МНР (1961). Был знатоком многих иностранных языков; с русского на монгольский переводил произведения А. М. Горького, В. В. Маяковского, И. Г. Эренбурга, Н. С. Тихонова, М. А. Шолохова.

На русском языке опубликованы, кроме указанных произведений прозы, статьи Б. Ринчена «К истории перевода в Монголии» (1971), «На север шли мы за знаньями» (1973), а также ряд его стихотворений.

МУЖЕСТВЕННАЯ АНУ{43}

Как ни копи сокровища — истратятся,

Как высоко ни возносись — низвергнешься;

За встречей вечно следует разлука,

За появленьем на земле — уход!..[9]

«Море притч»{44}

I

С самого раннего утра жители Пекина — столицы Энх-Амгалан-хана{45} сновали, как муравьи, по улицам и вдоль тракта, по которому должен был проехать командующий хэйлунцзянскими войсками{46}. Народу все прибавлялось. Среди одетых в темное китайцев выделялись в своих ярких нарядах монголы и тангуты{47}. Далеко окрест разносился гомон людской толпы, образовавшей две шеренги по обочинам дороги. Маньчжурские и солонские воины{48} и китайские пехотинцы «зеленого знамени»{49}, гордо вышагивая посредине, зычно покрикивали на горожан:

— Куда прете? Ровнее стройтесь! — а затем командовали водоносам, поливавшим дорогу: — Сюда лейте! Там смочите получше! — и шествовали дальше, преисполненные важности.

Отчего же в то утро пекинцы высыпали на улицу и с таким нетерпением теснились в шеренгах? А дело было вот в чем: неподалеку от земель дагуров{50}, плативших дань Цинской династии, построил русский казак Хабаров{51} военное поселение Албазин; маньчжуры направили туда пять тысяч солдат при сорока пушках, осадили Албазин и вынудили уйти оттуда русского воеводу Толбузина, который жил в небольшом остроге со своими казаками. Однако не успели маньчжуры вернуться восвояси, как русские снова заняли Албазин. Тогда сражаться с ними отправили хэйлунцзянские войска в семь тысяч солдат при ста пятидесяти пушках. Поселение было захвачено, крепостца разрушена, часть казаков вместе с женами, детьми, стариками и даже священником взята в плен. И вот сейчас эти самые войска возвращались в столицу. Торжественная встреча, устроенная командующему, должна была показать могущество Цинского государства.

Несметное число горожан сгрудилось по сторонам тракта, когда вдруг послышалось передаваемое из уст в уста:

— Едут! Едут!

Все головы повернулись в ту сторону, откуда ожидали войска. В это время от императорского дворца рысью промчался на скакуне чиновник с пером и шариком на шапке{52}, в последний раз проверяя дорогу.

Толпа зашумела:

— Император соблаговолил пожаловать! Удостоил нас своим появлением!

И в самом деле, Энх-Амгалан-хан лично участвовал в походах, делал смотр войскам на учениях, охотился со свитой приближенных, — словом, весьма отличался от своих предков; «сыны