Повести монгольских писателей. Том первый - Цэндийн Дамдинсурэн
Во дворе ее дома грелись на солнцепеке старухи, весело галдели ребятишки — предмет моих сокровенных желаний. «Как было бы хорошо, как я радовался бы, если бы среди этих детей бегал и мой ребенок, а среди старух мог бы я отыскать глазами мою мать», — с грустью подумал я, и тут ко мне подбежала дочурка Цэрэнцоо с радостным криком: «Дядя Жамбал пришел!» Я поднял ее на руки, поцеловал, вытащил из кармана конфету с изображением медведя на обертке и спросил:
— Хочешь быть моей дочкой?
— Хочу, если будешь приносить мне такие конфетки.
Как растрогала меня эта детская непосредственность. «А ведь у меня давно уже могла быть такая дочурка и, кто знает, может, и не одна. Но сейчас я мечтаю стать отцом для этой девчушки… Только бы согласилась на это ее мать…»
Цэрэнцоо встретила меня радостно.
— Как дела, Жамбал? — спросила участливо, поставила на плиту мясо и села рядом со мной. Не было в эту минуту на свете человека счастливее меня. Одного я не мог пока понять: она со мной приветлива, потому что вообще характер у нее такой дружелюбный или все-таки есть у нее ко мне хоть капелька теплого чувства. Может быть, из-за этой неопределенности я не решался сказать ей о своих чувствах. Ждал полной ясности, — боялся услышать ответ, который разрушил бы все мои мечты о счастье.
— Пойдем в театр, — предложил я.
Цэрэнцоо охотно согласилась, но с лукавой улыбкой прибавила:
— Что-то мы с тобой все больше отдаляемся от друзей. А вдруг они что подумают?
Ее улыбка, ласковый взгляд больших красивых глаз лучились обещанием такого счастья, что я даже онемел. Долго молчал и только смотрел на нее с обожанием. Потом, стараясь говорить не прямо, а намеком, неуверенно начал:
— Как был бы я счастлив Цэрэнцоо, если бы со мной рядом была подруга, похожая на тебя…
— Так за чем же дело стало, — улыбнулась она. — Разве мало кругом хороших девушек? От тебя все зависит, Жамбал. Характер у тебя неплохой, только немного вспыльчивый, работаешь хорошо. Неужели тебе трудно найти жену? Главное, чтобы она тебя любила, а все остальное не имеет значения, даже твое прошлое…
Тут вбежала дочь Цэрэнцоо, протянула матери конфетку.
— Кто дал тебе конфетку?
— Дядя Жамбал подарил.
— Хороший он дядя, правда?
— Да, очень хороший! Мама!
— Что, дочка?
— Дядя Жамбал спросил, хочу я быть его дочкой. Я сказала, хочу.
Я густо покраснел.
— Значит, хочешь?
— Если будет приносить мне такие конфеты, очень хочу.
Цэрэнцоо засмеялась и поцеловала дочку, уже успевшую влезть к ней на колени. Я ждал в тревоге, но, видя, что Цэрэнцоо ни капельки на меня не рассердилась, повеселел и сам засмеялся. Однако неизвестность оставалась. Поэтому неуверенным голосом я выдавил из себя:
— У этого дяди Жамбала такая чудная манера шутить…
Цэрэнцоо продолжала негромко смеяться.
— Зато у моей проныры и нос и рот все правильно понимают, — проговорила она, сжимая дочь в объятиях.
9
Начальник стройки перечислял все мои прежние грехи. Когда-то они были предметом моей гордости, а теперь лицо мое горело, я сидел, уставясь в пол. В зале стояла напряженная томительная тишина, только изредка поскрипывали стулья. Если бы можно было, я удрал бы отсюда куда глаза глядят. Но рядом сидела Цэрэнцоо, и я покорно сидел и слушал.
— Я вспоминаю об этом для того, чтобы всем стало понятно, каким был Жамбал и каким он стал. Теперь он сидит среди нас, а на груди у него значок члена бригады социалистического труда. Ни одного темного пятна не осталось на совести Жамбала, поэтому давайте забудем о его прошлом. Жамбал наш товарищ, уважаемый рабочий человек. Мы дорожим им, как собственным именем, любим его и верим в него, честного гражданина родины…
Я не поднимал головы от смущения. Вот когда стало мне ясно, что смутить человека могут не только порицание, но и похвала! Цэрэнцоо время от времени пожимала мою руку, и в этом пожатии была ее гордость за меня, чудилось даже, будто я слышу, что ее сердце бьется в такт с моим. Я взглянул на нее украдкой и увидел счастливую улыбку, свет радости в глазах моей Цэрэнцоо.
— Ну как? — взволнованно шепнула она, наклонившись ко мне.
Я улыбнулся, не поднимая глаз, и в этот момент меня попросили выступить. Шел к трибуне, а сердце с неистовой силой колотилось в груди — вот-вот выскочит. Повернулся лицом к залу и почувствовал, как противно дрожат колени.
— Товарищи!.. — хрипло начал я и тут же замолчал — комок в горле не давал говорить.
На меня смотрели сотни глаз, но среди них я видел только влажные глаза Цэрэнцоо. В их уголках стояли слезы. Я прокашлялся и начал снова:
— Спасибо вам, друзья, огромное спасибо за доброту и заботу. Это вы помогли мне стать на ноги, дали возможность трудиться — и вот я среди надежных товарищей. Своим трудом постараюсь поддержать вашу веру в меня… — Едва сдерживая слезы, я пошел к своему месту, слыша со всех сторон сочувственный шепот.
— Разволновался наш Жамбал.
— Конечно, каково ему сегодня!
— Да, нелегкая выпала ему доля.
— Ну, теперь-то у него все в порядке…
Я хотел еще только одного — до конца открыть свое сердце Цэрэнцоо. Твердо решил, что сделаю это сегодня. Пригласил зайти ко мне в гости. Дома выпили по рюмке вина и потом долго молчали. Наверное, слишком много пережили в этот вечер и она и я. Внезапно я вспомнил про свой рваный ватник, достал его из-под кровати и показал Цэрэнцоо.
— Зачем ты хранишь его, он же ни на что не годится?
— Это память о том дне, когда я решил стать человеком. В этом ватнике я впервые работал честно, не щадя себя.
— А, тогда понятно…
— Ценою пота, пролитого за работой в этом самом ватнике, я осознал великое значение труда, впервые почувствовал подлинное уважение к трудящемуся человеку.
— Ты хорошо говоришь, Жамбал.
— Да, труд сделал меня личностью. Теперь я знаю: нельзя быть человеком, если не работать на благо общества. — Я положил
