Повести монгольских писателей. Том первый - Цэндийн Дамдинсурэн

броситься на негодяя. Начались зимние холода. Как-то Оюун принесла мне теплую шапку. Я положил ее возле себя и начал читать записку. Жав подошел ко мне, вырвал письмо, скомкал и бросил на пол. «Такому дураку, как наш Жамбал, женщина без надобности, — сказал он и, схватив шапку, пошел к своей койке, прибавив: — Я человек немолодой, как бы голову в зимние холода не застудить». «С волками жить — по-волчьи выть», — вспомнилось мне, и гнев мой, так долго сдерживаемый, прорвался наружу. Схватив лежавшее у печи полено, я кинулся на Жава, словно раненый медведь. Мы дрались яростно, и в конце концов одолел я. Соседи наблюдали с коек за нашей дракой и ликовали, когда я свалил его на пол. На шум пришел охранник и принялся меня отчитывать. Заключенные вступились: «Жамбал не виноват. Жав отнял у него теплую шапку». Охранник увел Жава к врачу, а я передвинул его койку с теплого места возле печи к самой двери и занял его место. Жав вернулся с забинтованной головой. «Твоя койка теперь у двери будет, гад!» — так встретил я его и сунул руку под подушку, где у меня лежало полено. Я был уверен, что драка повторится, и точно — он бросился на меня. Я ударил раз, другой, третий — и враг мой тяжело повалился на свою койку. Победа моя была полной и окончательной.

— И у что, сволочь, кончилась твоя власть?! Если у меня или кого другого посмеешь что взять, я позабочусь, чтобы ты от лекаря не вылезал! — пригрозил я ему.

В ответ он только косо посмотрел в мою сторону. Почти все барачные были на моей стороне, радовались моей победе. С того дня Жав присмирел, и скоро все его бывшие дружки отвернулись от него. На первых порах мне нравилась роль покровителя обиженных, и вел я себя по тюремным понятиям чересчур даже благородно. Но со временем безраздельно принадлежавшая мне власть превратила меня в такого же подонка, как Жав. Соседи по нарам шарахались от меня и возненавидели не меньше, чем прежде Жава. Видно, в те дни характер у меня испортился…

Цэрэнцоо сочувственно посмотрела на меня.

— Потерять себя в самом деле можно за один день… Вернуть уважение людей гораздо труднее, но возможно. Постарайся, как это ни трудно, вычеркнуть из памяти свое прошлое, больше доверять друзьям, бережно взращивать в себе добрые побуждения.

— Тебе я всегда доверял, Цэрэнцоо, с первого дня, как с тобой познакомился, а вот в себя верю гораздо меньше. Так и кажется, что меня в любой момент может занести невесть куда.

— Нет, Жамбал, так нельзя. От неверия в себя ты, возможно, и распускаешься порой, даешь выход застрявшему глубоко в тебе озлоблению. Но это не жизнь, а жалкое существование.

— Почему это?

— Потому что для тебя оно означает возможность вернуться на старый путь. А подталкивает тебя туда неверие в самого себя.

— Это ты слишком, Цэрэнцоо.

— Напрасно сомневаешься. Ты человек и должен оправдать свое человеческое предназначение. Не разрешай себе обижать друзей. Они заботятся о тебе, как мать, которую ты не успел убедить, что исправился. Я уверена, что ты достигнешь любой самой высокой цели, если будешь тверд в своих делах и намерениях… Мне пора, а то опоздаю ребенка забрать из сада.

Цэрэнцоо ушла, а я, взволнованный, думал о ней, о товарищах из бригады, о том, какие они все хорошие люди, и как я бываю неправ по отношению к ним. Взять хоть Цэрэнцоо. Сколько было у нее из-за меня неприятностей. Возится со мной как с маленьким, а на ее плечах и работа ответственная, и дом, и семья. Да и другие относятся ко мне, как к человеку, помогают забыть проклятое прошлое. А чем я отвечаю на их внимание? Чуть стал работать получше — уж и зазнался! Начал в нос всем тыкать, что иду впереди. А упрекнут меня — тут же в бутылку лезу. Надо быть к себе строже, использовать для себя те же мерки, которые сам к другим людям прикладываю… Я оделся и вышел на улицу. Короткий зимний день уже кончался. Солнце село, покалывал морозец. Мысли мои приняли другое направление. Почему не сообразил пойти с Цэрэнцоо, трудно же ей одной тащить ребенка в такой холод. Надо было помочь. Интересно, где ее муж? Несколько раз был у нее дома и никогда не заставал. Может, он тоже гусь вроде меня. Ударился в бега, скрывается, а Цэрэнцоо мучайся одна… Но почему одна? Разве я не хотел бы быть с нею вдвоем? Очень хотел бы! На седьмом небе оказался бы, согласись она стать моей женой. Ведь она такая умная, обходительная, понимающая!.. Да только разве пойдет она за меня? Разве такие, как я, могут быть надежной опорой? Стану мужем — и начну самодурствовать, норов свой дурацкий показывать. А что — не так?.. Но до чего же хороша она, Цэрэнцоо!

8

Наступила весна. С крыш потекло, в воздухе запахло талым снегом. Люди шли, расстегнув пуговицы пальто, словно подставляя свои сердца весеннему солнцу. Не знаю почему, но точно так, как слабело дыхание суровой зимы и оседали под натиском тепла снежные сугробы, смягчалась и моя жесткость, оттаивала моя душа. Может быть, причиной были горячие сердца моих друзей. Может быть, мои трудовые успехи, уважение, которое я постепенно завоевывал. Премии и поощрения поднимали мое настроение, похвала друзей заставляла поверить в свои силы. Я чувствовал, как наполняюсь щедростью и добротой, становлюсь отзывчивым и внимательным к людям. Все чаще я мечтал о подруге, с которой мог бы идти по жизни, растить детей. И все чаще героиней моей мечты оказывалась Цэрэнцоо. Скоро уже и представить не мог, чтобы какая-то другая женщина могла подарить мне счастье. Цэрэнцоо являлась мне во сне, ее одну я желал видеть все время, рядом с ней ощущал, как жгучая волна радости захлестывает мое сердце. Меня вдруг стало беспокоить, не замечают ли люди вокруг этой моей привязанности. Мой бывший напарник однажды многозначительно улыбнулся и сказал:

— Жамбалу теперь не до друзей, у него другие интересы.

— Ты на что намекаешь? — тревожно спросил я, невольно краснея.

Он дружелюбно похлопал меня по плечу, мол, шучу, парень, не сердись. Я на него вообще давно уже не сердился: мы помирились, когда каждый признал свою вину в той давней истории.

— Умный сам поймет, а дураку и знать незачем, — ответил он, подмигнув, и мы весело рассмеялись…

Настал день, я запомню его на всю жизнь. Было тепло и безветренно. Ближе к