Повести монгольских писателей. Том первый - Цэндийн Дамдинсурэн
Да, Энх-Амгалан-хан и в самом деле был доволен. Шеренга за шеренгой проходили перед ним солдаты, и он с удовольствием прислушивался к гомону толпы, среди которого слышались возгласы: «Да здравствует десять тысяч лет император!»
В Пекине пленных казаков решено было поселить в «Русской роте»; специально подобранным для этого случая чиновникам велели тотчас же, как закончится шествие, отвести пленных на место и накормить. Но пленные ничего об этом не знали, равно как и о своей дальнейшей судьбе; усталые, они брели в самом конце торжественного шествия, посматривая то на многочисленных сановников в парадных шелковых одеждах с перьями и блестящими шариками на шапках, расположившихся под императорскими подмостками, то на самого владыку китайцев, который стоял на подмостках в окружении своих приближенных.
После парада глашатаи стали сзывать бедняков на базары, где им предстояло вкусить даровую пищу, восхваляя при этом сановное сословие и богатое купечество, которое в честь великой победы не поскупилось на подаяния; голодные и бездомные с радостными воплями устремились в указанные места; кто в силах был идти — тот шел, совсем немощные ползли на четвереньках.
Среди базарной толпы то и дело появлялись какие-то странного вида люди, которые время от времени громко выкрикивали:
— Да здравствует десять тысяч лет император! Три года терпенья дадут нам десять тысяч лет блаженства! Отрубим элётам{58} их собачьи головы, слава могуществу Цинского государства!
По указу Энх-Амгалан-хана все ламаистские монастыри Пекина кормили в этот вечер нищих из собственных припасов, в том числе и пекинский храм Махакалы{59}, известный еще со времен Ликдан-хана, где богослужение велось на монгольском языке. Юноши и старики, женщины и дети с жадностью поглощали пищу лам, рассыпчатую пшенную кашу с мясом, которую черпали из котла большим латунным ковшом монастырский повар и его помощники. Тут к повару подошел китаец, одетый опрятнее других, судя по виду, предводитель нищей братии, и обернувшись к толкавшимся у котла оборванцам с глиняными чашками в руках, скомандовал:
— Вставайте гуськом, в затылок друг другу. — После этого он продолжал: — Надлежит нам покорить на западе новые земли и сделать их нашей провинцией. Кто не трус, пусть вступает в императорские войска и рубит собачьи головы элётов! Вступайте в императорские войска! Расширяйте владения Китая! Грядут великие дела, все подтяните животы, ешьте раз в день, и вы обретете новые земли! Три года терпения принесут нам десять тысяч лет блаженства!
Последние слова китаец прокричал истошным голосом. Меж тем главный повар обратился к стоявшему рядом повару-чахару.
— Ты только послушай, что мелет этот осел! Будто у элётов собачьи головы и рубить их надо! А я ведь элёт, родня четырем-ойратам{60}. Благословлю-ка я его сейчас ковшом по башке!
— Храни вас небо! И не думайте! — ответил повар. — А то сгоряча наделаете дел. Это вам не какой-нибудь торговец, а переодетый стражник. Я его сразу признал. Прошу вас, брат мой по вере, успокойтесь. Ведь оброненное ненароком слово может большую беду накликать. Науськает нищих этот баламут, и разнесут они в щепки храм Ликдан-хана Счастливого… Пусть болтает. Нам до него нет дела. Какой элёт вот так просто голову под нож подставит? Да я сам вперед всех их порублю, если дело до этого дойдет. Так что не связывайтесь лучше. — И чахар обратился к толпе:
— Эй! Кому каши? Подходи!
Множество исхудалых грязных рук с ногтями, будто вороньи когти, протянули ему битые глиняные чашки, и, когда китайский стражник прокричал: «Да здравствует десять тысяч лет император!» — все, как один, загалдели:
— Да здравствует десять тысяч лет император! Три года терпения принесут нам десять тысяч лет блаженства!
II
Дочитав последнюю страницу книги, написанной каллиграфическим почерком, Энх-Амгалан-хан аккуратно вложил ее в желтый шелковый футляр, поставил на полку и снова опустился в кресло у письменного стола.
— Разделяй и властвуй! Разделяй и властвуй! — пробормотал он себе под нос и надолго погрузился в раздумье.
Манускрипт, который он только что держал в руках, представлял собою перевод на китайский язык последней части известного сочинения «О военном искусстве» итальянца Никколо Макиавелли. Вот это был государственный деятель, настоящая личность!.. Едва переступив свое двадцатилетие, юный император повелел иезуитам при своем дворе перевести трактат Макиавелли на китайский язык и охотно выслушивал все их пояснения. Нечто подобное слышал он и от своих седовласых сановников, членов государственного совета, когда они толковали ему изречения Конфуция о добре и зле. Самодержавному императору, говорили они, надобно иметь добрые побуждения, но и злом не гнушаться, если оно идет на пользу власти. Вот он и приблизил к себе самых образованных ученых иезуитов, даже признал их своими наставниками.
«Разделяй и властвуй!» Эти слова были исполнены для Энх-Амгалан-хана глубокого смысла и как нельзя более соответствовали его политике в отношении северных монголов. Старцы-вельможи из императорского рода Айсинь Гиоро, старцы-советники из знатного рода Иехенара, обсудив вместе с иезуитами положение в Европе и соотношение сил соперничающих монархов, единодушно порешили, что день ото дня растет в Европе слава Цинского государства, равно как и его великого правителя, и доложили об этом императору на государственном совете. Все эти новости для маньчжурского владыки столь же важны, сколь и приятны. Вот перед ним лежат на столе в толстых папках атласы с картами многочисленных государств. Их составили для владыки европейские ученые. Они и в астрономии и в математике знают толк, не то что китайцы. И сколько интересных сведений сообщают они императору каждый день, уточняют на карте местонахождение той или иной страны, показывают, с кем она граничит… А вот карту цинских владений как ни рассматривай, все равно не поймешь, где именно проходит северная граница империи. И северо-западная
