Повести монгольских писателей. Том первый - Цэндийн Дамдинсурэн
Сожители мои по бараку тем временем перешептывались.
— Уж не заснул ли барин-то наш? Не буянит, не скандалит, никому в морду дать не тянется. Может, заболел? — предположил один.
— Хоть бы он сдох, ворюга проклятый, — зло произнес второй.
Этого я узнал по голосу. Когда его привели в барак, я тут же отнял у него шубу на мерлушковой подкладке. Еще бы ему на меня не злиться! Заговорил третий, новенький:
— Отправить бы этого гада червей кормить… Сам не работает и другим не дает… Старается в грязь поглубже запихнуть, чтобы все, как он, из тюрьмы не вылезали…
Его прервал кто-то из бывалых заключенных.
— Тише, парень! Если услышит или ему кто скажет, глотку перервет… Он ведь зверюга…
Они боялись меня. Стоило кому-нибудь из них получить передачу и не угостить меня, я находил повод и бил «сытого гада». Я орал на них, как верблюд на случке, и кулаки у меня были железные. Никто не смел трогать мое барахло. Я ничего не прятал, только предупреждал: «Если кто чего у меня стянет, будет иметь со мной беседу о жизни и смерти». Ни одной папироски у меня не пропадало. Словом, умел я держать эту свору на коротком поводке.
— Да наплюй ты на него, — убежденно заговорил один из самых пожилых. — Если уж попал сюда, надо постараться скорее выбраться. Тебе, молодому сильному парню, это по силам. Надо только работать хорошо. Я старик и то пытаюсь честным трудом приблизить день освобождения.
«Вон старый доходяга и тот хочет, чтобы его кости сунули в землю на вольной территории. А я что же? Нет, надо уходить отсюда, пока совсем не засосало. Но кому я буду нужен там, на свободе, если здесь и то все от меня шарахаются, как от зачумленного? Смогу ли поладить с нормальными людьми? — роились в моей голове противоречивые мысли. — А, может, я слишком суров к себе? Как-никак и я ведь человек! В газетах пишут, что даже подонки перевоспитываются, находят место в жизни. Неужели у меня, Жамбала, сил на это не хватит?» Я слез с койки. Все сразу стихли. Воровато озираясь по сторонам, обитатели барака ждали, что сейчас я начну наводить порядок, восстанавливать пошатнувшуюся власть. Вчера за такое шушуканье я бы каждому припаял, что следует, а тут меня охватило вялое безразличие то ли от непривычных дум, то ли от приятных мечтаний. Я и сам не знал тогда…
Я вздрогнул и проснулся. Я был свободен и голоден, я голод гнал меня на преступление. Быстро нашел знакомый забор, одним махом перелетел над ним, без шума взломал сарайчик и нашарил во тьме мешок с вяленым мясом. В прежние времена удача приносила мне чувство удовлетворения, но сегодня я ощутил только смутное беспокойство. Я перебрался с мешком обратно на улицу. Надо было уходить, а я стоял, как дурак, и мучился сомнениями. «Вот сейчас люди увидят меня ночью с мешком за плечами. Что подумают, что спросят и что я им отвечу? Скажу, что иду из худона. Только вот след у меня черный, никто не поверит. Верили бы, так у меня давно была бы работа. А разве я в заключении вкалывал, чтобы опять за воровство приняться? Нет! И если вернусь туда, легче не станет, да и хватит с меня, пора честь знать… Да, ведь выдаст меня этот чертов мешок. Назад, что ли, его сунуть? А вдруг хозяин проснулся да в сарай за чем-нибудь зашел? Сцапают на месте и не отвертишься… А что если и завтра работы не получу? Опять по улицам слоняться да слушать, как в животе урчит? С мешком-то лучше, все-таки харч будет на несколько дней…» В проклятой нерешительности я топтался возле забора. Городской судья, верно, все тот же усач краснолицый. Я снова услышал слова, сказанные им при моем освобождении: «Зачем привели сюда Жамбала? Нельзя ему на свободу, рановато еще…» У меня аж в глазах потемнело. Усач судил меня три раза, в общей сложности дал лет пятнадцать, поэтому он не верил мне. «Это не тот Жамбал, которого вы знали прежде», — вступился за меня начальник лагеря. Он открыл папку с моим делом и рассказал суду про мои трудовые подвиги. Судья только качал головой. «Не могу поверить, что Жамбал стал другим человеком!» — «В самом деле изменился. Мы только хорошую характеристику можем ему теперь дать». — «Ну ладно, если трудом искупил свою вину перед людьми, поверим ему, выпустим…» И вот я опять думал об этом противном судье: «Если к нему попаду, вкатит мне по первое число. Повторение преступного деяния есть отягчающее обстоятельство — так небось скажет, только мена увидит, и забубнит — именем Монгольской Народной Республики… Мне это, правда, не в новинку, хотя от того не легче. Не хочу за колючую проволоку! Но что же делать? Как получить работу? Неужели обречен я быть до конца жизни вором?.. Пропади оно пропадом это мясо. Брошу-ка мешок через забор да и дело с концом. Переберусь в другие края, а то и домой загляну наконец. Где-нибудь наверняка повезет…»
И тут в темноте вспыхнул яркий свет карманного фонаря и раздался грозный оклик:
— Стой! Ни с места!
Я молчал.
— Кто такой? Что здесь делаешь ночью?
Ответа у меня не было.
4
В милиции я рассказал майору всю правду. Майор сомневался:
— Что же получается: вышел из исправительно-трудового лагеря и взялся за старое? Значит, зря тебя выпустили, ничего ты там не понял, каким был, таким и остался…
Я взорвался:
— А вы понимаете, что я жрать хочу? Что работу мне не дают? Если я виноват, то и те начальники, у которых сердце, словно ледышка, не
