Душа Лахора - Читра Банерджи Дивакаруни
Хотя я беспокоюсь о здоровье сына, одновременно меня радует, насколько мы в результате стали ближе. Вот так Вахе Гуру иногда берет грозу и превращает ее в радугу. Чтобы у туманного плана, который начал складываться у меня в голове, был хоть какой-то шанс на успех, необходимо, чтобы сын как можно больше доверял мне.
Глава 33
Англия
Я стою на борту корабля, кутаясь в длинный плащ, и смотрю на мрачные доки Лондона. Сейчас лето, но день неприятно холодный, влажный и серый, не то что наши сухие лахорские зимы с ярким солнечным светом. Прошло два месяца с тех пор, как мы покинули Индостан. Меня пробирает дрожь, но она лишь отчасти вызвана холодом. Внутри у меня тяжелое чувство. Сейчас больше, чем когда бы то ни было, я ощущаю, как вокруг меня сжимается кулак британского правительства. Теперь я полностью в их власти. Кроме сына и горстки индостанских слуг, которых мне разрешили взять, почти никто тут не знает, кто я такая. А если и знает, наверняка думает обо мне дурно. Подстрекательница черни. Разжигательница войны. Заговорщица. И конечно, Мессалина Пенджаба! Или я себе льщу? Сейчас уже даже Министерство по делам Индии наверняка считает меня слепой дряхлой старухой. Иначе с чего бы они разрешили мне приехать сюда, а не заперли в тюрьме в Индостане?
Я делаю глубокий вдох. Возможно, мне еще удастся удивить иностранцев.
Далипу так хочется познакомить меня со страной, которая стала ему вторым домом, что он собрался с силами и вышел из каюты. Он стоит рядом на палубе, обняв меня за плечи. Зная, как плохо я вижу, он описывает мне высокие здания в порту и причалы, которые тянутся вдаль, насколько видит глаз, а вдоль них теснятся корабли с высокими мачтами или с дымными трубами. Сотни рабочих носят в доки тюки и кипы товаров, которые везут со всего мира. Далип сообщает мне названия: Биллингсгейт, Лондонский мост, Таможенная пристань. С особенной гордостью он указывает мне на лондонский Тауэр и говорит, что здание очень старое, ему почти восемьсот лет и у него мрачное прошлое, полное заговоров и казней. Меня так и тянет напомнить, что наша крепость в Лахоре, которую изначально строил Махмуд Газневи, даже старше. А что до заговоров и казней, даже я за свою жизнь их столько повидала, что любого британца мурашки проберут.
Но я не хочу гасить энтузиазм сына. И больше того, не хочу вынуждать его защищать британцев. У меня еще будет время рассказать ему о нашей потерянной славе, об удивительной и часто трагической истории Пенджаба. А сейчас я смотрю на чумазых английских докеров, которые мрачно разгружают с корабля наши сундуки. Как же они не похожи на иностранцев, которые командуют моими соотечественниками в Индостане, будто живые боги. У меня на глазах рабочий кашляет и сплевывает на обочину грязной дороги. Вот бы все индостанцы увидели то, что вижу я: что британцы на самом деле обычные люди. Может, тогда они решились бы держать голову высоко и отважнее бороться за нашу свободу.
* * *
Мы сняли временное жилье в Лондоне – или, скорее, Лоджин снял его для нас. Возможно, дом и без того мне не понравился бы, но, поскольку я знаю, что он выбран Лоджином, мне становится еще неприятнее. Здание темное и мрачное, словно здешние стального цвета небеса. Окна приходится всегда держать закрытыми из-за холода, так что внутри пахнет затхлостью и старостью. Это печальный запах безнадежности. Как же я скучаю по яркому пенджабскому солнечному свету, полным воздуха хавели, где готовили на открытых печах, так что дым и аромат специй манили, но не подавляли. В Англии повара работают в подвале, где свет тусклый, а окна наглухо закрыты. Помещение быстро наполняется дымом, и мы все кашляем. Слуги жалуются, что уличные мальчишки за ними следят, корчат рожи и дразнятся, держась за решетку снаружи.
– Индусы! – кричат мальчишки пронзительными тоненькими голосами, даже не представляя, насколько неверно обзываются: у меня работают только сикхи и мусульмане. Слуги, как и я сама, злятся, что нельзя подбежать к хулиганам и как следует дать им по уху. В Индостане сорванцов точно таким образом научили бы уважать старших. Но Далип нам объяснил, что в Британии это запрещается, особенно иностранцам.
В нашем доме все скучают по родине, кроме моего сына – он-то счастлив. Мне грустно видеть, с каким облегчением он вернулся в чужую страну – словно птица, выращенная в неволе, которой спокойно и безопасно только в клетке. Арур прислуживает Далипу, когда приходят его английские друзья, и сообщает мне – юноша теперь регулярно передо мной отчитывается, – что господин жалуется гостям, как ему не понравился Индостан. Говорит, что это кошмарно грязное место, полное лживых и льстивых туземцев. В такие моменты меня охватывает чувство безнадежности, и я задаюсь вопросом, зачем приехала сюда. Больнее всего мне слышать от Арура, насколько Далипу наплевать на нашу неудавшуюся Войну за независимость. Мой сын почти ничего не знает о том, что там на самом деле произошло, и правда его, похоже, не интересует. Он на стороне британцев, его пугают разошедшиеся по всей Англии истории о «насилии со стороны бунтовщиков» и грабежах. Несколько раз Далип с гневом вспоминал, что его резиденцию в Фатехгархе сожгли, тошахану разграбили, а сержанта Эллиота, человека, которого оставили всем этим управлять, убили «туземцы». Мне ужасно хочется помочь ему взглянуть на трагические события по-другому, рассказать о храбрости и благородстве лидеров восстания, таких как Нана Сахеб, Лакшми Баи и наш родич Нахар Сингх, а также людей, которые ради свободы последовали за ними на смерть. Я пару раз заикалась об этом, но сын твердо заявил, что не желает ничего слышать. Раньше я стала бы спорить, а сейчас, старая и больная, очень боюсь оттолкнуть сына, поэтому молчу.
* * *
В Лондоне мы долго ждем, пока таможня пропустит драгоценности, которые британцы вернули мне перед самым отъездом из Калькутты. Таможенники требуют
