Душа Лахора - Читра Банерджи Дивакаруни
Мы встречаемся с Каннингом и пытаемся его уговорить. Мы говорим ему, чтобы послал нас в любую часть Индии, в какую захочет, и мы будем вести там простую и тихую жизнь. Но все напрасно: британцы поступают так, как считают нужным.
Через неделю бесплодных споров я решаю, что готова сдаться и поехать в Англию.
– Я готова, Дула-джи, – говорю я Далипу, называя его прозвищем, которое дала ему давным-давно, когда он был малышом в Джамму, невинным, сияющим и бесстрашным. – Моя любовь к тебе больше, чем ненависть к британцам.
Глаза его наполняются слезами. Иногда я боюсь, что мой мальчик слишком мягкосердечен. Но когда он целует меня в щеку и обнимает, как в детстве, я понимаю, что приняла верное решение.
Мы готовы капитулировать перед Каннингом, но тут происходит нечто неожиданное.
* * *
Сикхский полк, который возвращается с войны в Китае, привозят в Калькутту на корабле по реке Хуфли. Каким-то образом солдаты узнают, что мой сын приехал из Англии и что мне разрешили спустя много лет вернуться из изгнания, чтобы встретиться с ним. Новость мгновенно передается из уст в уста. Каждый день у отеля «Спенс» собирается несколько сот солдат, уставших после битв, но полных энтузиазма. Они сообщают напуганному управляющему отелем, что не уйдут, пока не увидят нас. Их приветствия и боевые кличи разносятся по всему зданию и пробирают меня до мурашек. Наш народ, разбросанный по свету, потерпевший поражение, лишенный наследия, не забыл нас. Спасаясь от голодной смерти, им пришлось идти на службу к иностранцам, когда армию хальсы насильственно разогнали, но на самом деле воины верны своему махарадже.
Но Далипу очень неловко от такого внимания и обожания. Он не знает, как реагировать на приветствия солдат. От этого мне тоже больно: сына моего величественного и прекрасного Саркара заставили забыть о том, как ведут себя правители. Я вывожу Далипа на балкон, складываю руки и кланяюсь нашим людям. Мне приятно, что сын повторяет за мной. Крики восторга достигают апогея. Я вижу, что солдаты необычайно тронуты. Некоторые утирают слезы. Если бы мы их попросили, я знаю, они рискнули бы жизнью ради нас и немедленно восстали. На мгновение мое непокорное сердце трепещет от искушения. Потом я вспоминаю о реальности: солдат сразу уничтожат, а на нас обрушат дополнительные кары. Поэтому я просто машу толпе на прощание и возвращаюсь в номер. Но солдаты приходят опять, снова и снова.
Встревоженные таким поворотом событий, офицеры из британского военного лагеря отправляют множество иностранных отрядов окружить отель, чтобы держать ситуацию под контролем. А Каннинг решает, что мы должны уплыть в Англию следующим же рейсом.
Чтобы убедить нас тихо и спокойно уехать, он обещает вернуть драгоценности, которые забрали у меня британцы.
– Мы даже предоставим вашей матери пенсию в три тысячи фунтов, – говорит он Далипу.
Сын в восторге и испытывает искреннюю благодарность, а вот мне невесело. Неужели Каннинг думает, что я забыла о содержании в полтора лакха рупий в год, которое полагалось мне по Бхайровалскому договору 1846 года? Но стоит ли удивляться: британцы привыкли отбирать у людей все, а потом возвращать ограбленным небольшую долю с таким видом, будто демонстрируют невероятное милосердие.
* * *
Путешествие на корабле – новый для меня опыт. Когда мы плывем по Хуфли к океану, я долго стою на палубе. Пальмы и поля с овощами такие ярко-зеленые даже для моих слабых глаз, что я не могу сдержать слез. Нет: слезы текут потому, что я навсегда покидаю любимую страну. Когда меня забрали из Лахора, как я ни страдала, у меня была слабая надежда вернуться. И во время бегства в Непал тоже. Но когда я гляжу на уходящий берег Гангасагара, я понимаю, что уезжаю навсегда.
Вахе Гуру, я надеюсь, что хотя бы мой прах вернется домой.
На протяжении всего плавания я единственная из женщин много времени провожу на палубе. Британские леди выходят утром и вечером на короткие прогулки, защищаясь от солнца пышно изукрашенными чепцами, шарфами, а иногда зонтиками. Индуски сидят в каютах, соблюдая пурду. Мне все равно. Я рада быть одна. Особенно мне нравится корма корабля, где можно часами глазеть на тянущийся за корпусом след бурлящей пены. Когда океан становится неспокойным, я наслаждаюсь его волнением, а иногда и смеюсь от радости. Даже иностранного капитана впечатляет моя способность подстраиваться под качку.
Я говорю ему, что это примерно как скакать на горячей лошади.
– Один великий воин как-то научил меня, что надо двигаться вместе с лошадью, воспринимать себя и ее как одно тело. И с океаном я делаю то же самое.
Он кивает и улыбается. Я впервые вижу уважение и интерес в глазах англичанина и улыбаюсь ему в ответ.
Арур сопровождает меня на палубе, когда у него есть свободное время, но вот Маахи, обычно такая храбрая, боится воды. А у моего бедного Далипа с первым же шквалом началась морская болезнь, и почти все путешествие он проводит в постели у себя в каюте. Я пытаюсь уговорить его подняться наверх, обещая, что от свежего воздуха ему станет легче, но мой мальчик стонет и зарывается лицом в подушку. От любой твердой пищи его начинает тошнить. Меня же от соленого до жгучести воздуха разбирает аппетит. Еда на корабле готовится для иностранцев, она совершенно безвкусная – забавно, если учесть, что изначально они приплыли к нам в страну ради специй! Но Арур меня об этом предупреждал, так что я везу с собой целый сундук маринованных овощей. С ними вкус получается вполне терпимый. У меня словно бы даже зрение улучшается, и когда я смотрю в зеркало, то с радостью отмечаю, что выгляжу уже не такой осунувшейся. Это хорошо: надо набраться сил. Мне уже мало времени осталось, а дел в Англии предстоит много.
Я велю повару приготовить для Далипа суп шорба на курином бульоне, а еще даю сыну жевать ломтики имбиря и коричные палочки. Таким образом он получает минимальное необходимое питание. Чем дольше длится наше путешествие, тем больше он начинает на меня опираться: спрашивает у меня совета или просит посидеть у его постели и почитать ему из моих пенджабских книг, потому что
