Душа Лахора - Читра Банерджи Дивакаруни
Когда Далип гордо говорит мне, что он прекрасный охотник и меткий стрелок, один из лучших при дворе, я наконец могу ответить искренней похвалой:
– Наверное, у тебя это от отца: он был лучшим охотником в Пенджабе. – Я описываю охоту на дикого кабана, которую любил Саркар, как он всегда ехал в первом ряду группы охотников и храбро выходил на яростного зверя с одним копьем, безо всякого ружья.
* * *
По мере привыкания друг к другу мы с Далипом начинаем разговаривать о более мрачных вещах и делимся болью разлуки.
– Меня отправляли то в одну тюрьму, то в другую, всё дальше от Пенджаба. Я была совсем одна, даже без Манглы, которая могла бы меня утешить. Никто не сообщал мне новостей о тебе, сыночек. Хуже всего, что мне даже не дали с тобой попрощаться.
– Я вернулся из Шалимара, а ты исчезла, Биджи, и Мангла тоже. Никто мне не говорил, что с тобой случилось. После этого мне невыносимо было заходить в Мусамман-Бурдж, где мы жили с тобой. Без тебя мне трудно было засыпать по ночам. Химе приходилось сидеть на полу у моей постели и держать меня за руку.
– В Шейхупуре и Чунаре я была совсем одна и в отчаянии. Я очень старалась сообщать тебе новости, отдавала свои украшения охранникам, чтобы они пересылали тебе письма, но, похоже, они меня обманывали.
– Да, я ничего не получал. А потом вдруг резидент объявил, что мне следует переехать в Фатехгарх. Я был там несчастен, скучал и чувствовал себя совсем одиноким. Те друзья, которые у меня еще оставались, жили в Лахоре. Я никому не жаловался, но постоянно злился. Больше всего злился на тебя за то, что ты уехала: мне сказали, что ты меня бросила. Иногда заявляли, будто ты сошла с ума. Мне не с кем было общаться, кроме Лоджинов и британских мальчиков, которых они приводили со мной играть. Постепенно я привык к такой жизни. А потом захотел стать похожим на англичан.
– Когда тебя заставили отказаться от Пенджаба, я пришла в бешенство. Может быть, именно из-за этого бешенства я твердо решила сбежать – и сбежала, хоть меня и сторожили. Я чуть не замерзла до смерти, пока переходила горы по пути в Непал под видом паломницы, чтобы обмануть преследователей. Это разрушило мое здоровье, но я ни о чем не жалею. По крайней мере, я оказалась на свободе.
– Ты такая храбрая! Не знаю, сумел бы я так поступить. Узнав, что ты в Катманду, я отправил тебе много писем. Даже платил посланникам, чтобы они тебя посетили. Наконец я понял, что ты ничего не получаешь, а посланников к тебе не допускают. Тогда я сделал вид, будто мне ужасно хочется поохотиться на тигра, – и вот он я!
Мы заговорщически улыбаемся друг другу. Как мы хитро обошли иностранцев!
Проходят три дня. Не могу сосчитать, сколько мы смеемся и плачем. Я заказываю ладду – Далип говорит, что до сих пор их обожает, – и кормлю сына ими с рук, как в детстве. Он спит на диване в моей гостиной, а не в своем роскошном номере, потому что хочет быть рядом со мной.
– Мне приятно ночью слышать твое дыхание, как когда я был маленький.
И что самое важное, мы принимаем решение: больше мы не расстанемся.
* * *
На следующей неделе Далип едет к Каннингу и сообщает ему, что мы решили жить вместе в Индии. Генерал-губернатору это не нравится: он боится, что наше совместное присутствие в Индостане приведет к беспорядкам. Он шлет сообщение в Англию и ждет ответа парламента. Тем временем Далип каждую неделю пишет Лоджинам, сообщая им о наших планах. Не понимаю, зачем им знать, но ничего не говорю. Много лет Лоджины заменяли Далипу родителей. От Арура Сингха, молодого сикха, который последние несколько лет служит моему сыну в Англии, я узнаю, что Далип в знак уважения даже зовет Лоджина ма-баап, «мать и отец». Когда я это слышу, у меня приливает кровь к голове. Я в гневе и за себя, и за Саркара. Но заставляю себя сохранять спокойствие. Лоджины крепко въелись Далипу в душу. Чтобы от них избавиться, потребуется продуманная стратегия.
Пока Далип общается с генерал-губернатором или ездит охотиться на птиц в сельскую Бенгалию, я расспрашиваю Арура о моем сыне, стараясь узнать как можно больше. Юноша хорошо знает Далипа, его сильные и слабые стороны, при этом верен своему господину и заботится о нем. Так что вполне естественно, что мы становимся союзниками. Арур религиозен и тоже считает, что со стороны британцев неправильно было заставлять ребенка перейти в другую веру.
После разговоров с Аруром я понимаю, как британцы продолжают обманывать моего сына, пряча свою хитрость за фасадом доброты, столь тщательно выстроенным, что они, наверное, сами в него верят. Когда Арур рассказывает мне, как Далип радуется своим дням рождения, потому что королева о них помнит и шлет ему подарки, я прихожу в ярость. Она все у него отобрала! А теперь ей хватает наглости отправлять ему лошадь, собаку или кольцо со своим миниатюрным портретом и считать это великодушием. Она даже смеет называть его «мой черный принц».
Он не твой, Виктория. И никогда не будет твоим, если у меня все получится.
А потом я думаю: да какая разница! Теперь сын останется со мной в Индии. Мне больше незачем переживать о власти иностранцев над ним.
* * *
Но я слишком рано преисполнилась уверенности в себе. Власти в Индии долго обсуждали с английским парламентом, как поступить с неудобными матерью и сыном, обменялись множеством телеграмм. Наконец Каннинг сообщает нам о решении правительства: мы с Далипом можем быть вместе, только если оба поедем в Англию. Иначе ему придется вернуться одному, и поскорее.
Далип расстроен и запутался: расстроен из-за того, что правительство вот так лихо решает за нас, как нам жить, а запутался потому, что в глубине души во многом чувствует себя британцем. Арур рассказывал, что в Индии моему сыну не по себе среди «туземцев», как он иногда называет наш народ, и ему хочется «домой». Дополнительно осложняют ситуацию мои чувства: я ненавижу британцев и буду несчастна, живя среди них, и сын об этом
