Душа Лахора - Читра Банерджи Дивакаруни
Инстинктивно мне хочется ответить: «Ну еще бы, если учесть, что они украли у меня дворец, богатства, страну, свободу и сына». Но я вспоминаю, чему меня много лет назад научила рани Гуддан: пусть твои враги думают, что они победили. Так что я просто благодарю служащего и прошу Маахи дать бакшиш носильщикам, которые вносят мой багаж.
В Катманду у меня почти не было вещей – я предпочитала тратить пособие от Джанга Бахадура, которое постоянно уменьшалось, на более важные вещи. Но когда я решила поехать в Калькутту, Джанг Бахадур заказал для меня одежду у придворного портного. Возможно, он радовался, что наконец избавится от утомительного москита, который вечно зудит у него над ухом, а иногда даже кусается. Или пожалел, что не обходился со мной лучше. Или решил, что его репутация пострадает, если я приеду в лохмотьях. Мне вручили два сундука с гаграми, сари, шальвар-камизами и шалями уместно тусклых вдовьих цветов. Меня это не смутило. Теперь меня мало волнует собственный внешний вид. По крайней мере, мне больше никогда не придется покупать одежду: этой мне хватит на те немногие годы, которые я проведу в каком-нибудь захудалом паломническом городке, после того как мой сын вернется в Англию.
Я не знаю, сколько придется ждать прибытия Далипа в Калькутту, полковник Рэмси почти ничего мне не сказал. Поэтому, когда всего через несколько часов мне сообщают, что сын хотел бы со мной повидаться, если мне удобно, я испытываю изумление и восторг.
Мне хочется плакать и смеяться. «Если удобно»! Я так давно была разлучена с сыном, что готова сквозь огонь пройти, лишь бы увидеть Далипа. А еще я нервничаю. Прошло столько времени. Я помню, как видела его последний раз – мой милый пухлощекий мальчик взволнованно махал мне из окна колесницы, уезжая на экскурсию в Шалимар. Я помахала в ответ и пообещала, что мы увидимся вечером. Последние слова, что я ему сказала: «Не забывай, что от переизбытка солнца у тебя болит голова».
Ни он, ни я не знали, что разлучаемся на четырнадцать лет.
У меня столько вопросов! Как Далип теперь выглядит, о чем думает, что его волнует? Как его изменили годы с Лоджинами и британской королевой? Что он обо мне помнит, если вообще помнит?
И тут он появляется в дверях – смутно различимая фигура в темной иностранной одежде. Если бы Маахи меня не предупредила, я бы его не узнала: слишком ослабело у меня зрение, а может, слишком изменился сын.
– Биджи? – Голос у него низкий, как у взрослого мужчины. На пенджаби он говорит сбивчиво и с акцентом, будто давно им не пользовался. – Это ты? О моя прекрасная Биджи, что они с тобой сделали!
Ужас в голосе сына заставляет меня осознать, какой старой и безобразной я стала. Я ничуть не похожа на пылкую юную правительницу, которую он, наверное, вспоминал все эти годы. Я падаю духом, и тут сын опускается на колени перед моим креслом, целует мне руки, говорит, как скучал по мне, как боялся, что больше никогда меня не увидит, и как долгими одинокими ночами в Фатехгархе и Лондоне гадал, думаю ли я о нем столь же часто, как и он обо мне.
Я жадно вожу пальцами по его лицу, плечам, рукам, пытаясь осознать, что это правда мой Далип, такой высокий и красивый. И он все еще меня любит! От радости мне трудно дышать, но я умудряюсь произнести:
– Ты жив и здоров, милостью Вахе Гуру! И мы наконец вместе – чего мне еще желать?
А потом я касаюсь руками его головы и вместо тюрбана-пагри, который носит каждый сикхский мужчина, нащупываю короткие волосы.
Я знала, что Далип стал христианином, но физическое подтверждение этого на кончиках пальцев так меня поражает, что я не могу сдержать слез.
– Британцы у тебя всё забрали, сынок! – восклицаю я печально. – Твой трон, твое царство, Кохинур. Я знаю, ты был слишком юн, чтобы им помешать. Но религия! Как ты мог позволить им забрать и ее?
Далип ничего не отвечает, но я чувствую, что он напрягся и слегка отодвинулся. Я прикусываю язык и заставляю себя молчать. Зачем расстраивать сына в первую же встречу, особенно если учесть, что в крещении виноват не он. Разве мог ребенок сопротивляться воле Британской империи или не испытывать желания порадовать Лоджинов, своих опекунов? Глупо было ждать, что он выдержит, когда вокруг никто не проявлял уважения к обычаям его народа.
Я осторожно перевожу разговор на менее чувствительные темы. Мы несколько часов сидим у меня в комнате, держимся за руки и вспоминаем о счастливых временах его детства в Лахоре. Сын просит у меня прощения за то, что так плохо говорит на пенджаби, сбивается и использует английский как костыль.
– Ты молодец, что вообще хоть что-то помнишь, – говорю я ему. – Ты же годами вообще не говорил на нем. Уверена, через несколько дней слова к тебе вернутся. Разве можно по-настоящему забыть материнский язык?
Постепенно в памяти сына всплывает все больше образов. Любимые игры и блюда. Его лошади, собаки и соколы. Кошка, родившая девятерых черных котят, в честь чего в крепости палили из пушек. Как он выезжал на своем арабском жеребце Брате навстречу армии хальсы и как громко солдаты его приветствовали…
Освоившись рядом со мной, Далип начинает рассказывать мне о своей жизни в Англии. К своему ужасу, я понимаю, что он искренне восхищается королевой и ее мужем. Сын рассказывает мне, как они были к нему добры, признавая за ним тот же ранг, что и за любым европейским принцем. Я хочу напомнить, что он куда более важная персона, чем их принцы, что он был коронованным властителем великого государства Пенджаб, пока представители Виктории не отобрали у него это государство, но я молчу. Тем временем Далип описывает герб – лев на задних лапах, над ним корона, – который лично для него разработал Альберт, принц-консорт, и портрет моего сына, который Виктория заказала своему любимому художнику, знаменитому Винтерхальтеру. Королевская семья регулярно приглашает Далипа охотиться и кататься верхом вместе с ними в их поместьях. Он играет с детьми Виктории, которые очень к нему привязаны, и часто катает на спине ее младшего сына, принца Леопольда. Королева предоставила ему почетное место при дворе, и в парламенте тоже, когда Далип его посещает.
Такое восхищение британской королевой меня очень расстраивает. Разве он не понимает, что именно Виктория несет
