Душа Лахора - Читра Банерджи Дивакаруни
Джанг Бахадур меня не послушал. Он и правда повел свою сильную армию к Авадху, но присоединился там к британскому командующему Кэмпбеллу. Его отважные гуркхи отбили Лакнау у Хазрат, заставив ее бежать вместе с сыном. Потом войска Джанга Бахадура расправились с армией независимости в Бенаресе и Патне. Я плакала и пылала от гнева, когда слышала, как по очереди убивали вождей революции, включая бесстрашную Лакшми Баи, которая пала в бою у Гвалиор.
Когда последние лидеры повстанцев – Нана Сахиб, Хан Бахадур Хан и Хазрат Махал – скрылись в Непале, Джанг Бахадур повел свою армию в регион Тераи, где они прятались, и одних убил, а других взял в плен. Пленников он собрался отослать британцам в цепях.
Узнав о предательстве Джанга Бахадура в Авадхе, я в ярости поклялась больше никогда с ним не встречаться. Но мне пришлось нарушить обещание, когда я услышала, что Хазрат умоляла премьер-министра предоставить убежище ей и его сыну, а он отказался. Я вошла в дурбар, где знать воспевала Джанга Бахадура как защитника своего народа, а слабый правитель Сурендра молча за всем этим наблюдал, и назвала его трусом и предателем.
– Убейте меня за то, что только я смею сказать правду! – воскликнула я. – Мне все равно. В глубине души вы знаете, какое злодейское и непатриотичное дело совершили, помогая британцам. Вы наверняка слышали, как они зверствуют с тех пор, как раздавили сопротивление, – даже я об этом слышала. В Канпуре нашими солдатами стреляли из пушек. Некоторых повесили, но перед этим заставили слизывать со стен кровь мертвых. В Фатехпуре и Фатехгархе сжигали целые поселки, насиловали женщин, убивали детей. Индусов и мусульман насильно кормили говядиной и свининой, прежде чем забить кнутами до смерти. В одном только Авадхе убили почти десять тысяч ни в чем не повинных гражданских. Уж не знаю, как вы после смерти встретитесь с владыкой Пашупатинатхом, последователем которого себя называете. Самое меньшее, что вы можете сделать во искупление своих грехов, – это предоставить убежище отважным матери и сыну, будущее которых вы уничтожили.
Джанг Бахадур упорно не встречался со мной взглядом и не реагировал на мои слова. Его придворные стали кричать, что я, женщина и чужачка, ничего не знаю о политике и не должна вмешиваться в государственные дела. Разве индийские армии не творили ужасные вещи, интересовались они. Охрана силой меня вывела, и много месяцев меня не выпускали из дома.
Наверное, в глубине души Джанг Бахадур все-таки стыдился своих решений, потому что в конце концов он предоставил убежище Хазрат Махал и ее сыну. И хотя мне так и не разрешили с ними встретиться, юный наваб[78] – ему было примерно столько же лет, сколько Далипу в момент нашей разлуки, – прислал мне стихи на языке урду, в которых благодарил за спасение.
* * *
Всю ночь я не сплю и гадаю, какие для меня новости у резидента, полковника Рэмси, – в конце концов, главная его цель состоит в том, чтобы шпионить за мной и мешать мне. Неужели Далип умер и Рэмси хочет лично сообщить новость, чтобы посмеяться над моим горем? Утром я прячу тревогу и одеваюсь в свой лучший наряд, простую серую хлопковую гагру с плотным покрывалом. Когда меня заперли в Шейхупуре, мне пришлось оставить драгоценные шелка и парчу, и с тех пор таких красивых вещей у меня больше нет. Но я ведь больше не правительница, я беженка. И белое я тоже больше не ношу. Тут людям этот цвет ничего не говорит, а поддерживать чистоту белой одежды сложно. Жемчуга у меня отобрали еще в Чунаре вместе с другими украшениями.
Я вхожу в величественный дворец с пятьюдесятью пятью окнами в рамах из резного черного дерева и прохожу в зал совета, где обмениваюсь с Джангом Бахадуром напряженными, хоть и вежливыми приветствиями. Рэмси не тратит времени зря. Скованно поклонившись, он протягивает мне письмо.
Когда я его открываю, руки у меня трясутся. Письмо на английском, который мне едва знаком, и я не сразу понимаю, что мне пишет сын. Зрение у меня и так слабое, а тут еще в глазах все туманится от слез, и Рэмси, нетерпеливо забрав у меня послание, читает его вслух.
Дорогая Биджи,
я верю, что благодаря доброте моего опекуна сэра Джона Лоджина это письмо благополучно дойдет до тебя. Британское правительство дало мне разрешение приехать в Индию поохотиться на тигра. Я очень по тебе соскучился и хотел бы опять тебя повидать. Мы можем встретиться в Калькутте, если ты не против…
Я выхватываю письмо у Рэмси и целую его снова и снова. Пусть думает что угодно: мой Далип все еще помнит меня! Он хочет меня видеть!
– Я поеду в Калькутту, – говорю я.
Джанг Бахадур изображает тревогу.
– Учтите, если вы уедете, я не смогу впустить вас обратно в Непал.
– Понимаю, – киваю я. Мне не хочется сюда возвращаться. Если удастся снова обнять Далипа, мне все равно, что со мной будет дальше. Доживу остаток дней в какой-нибудь хижине возле Ганга. Или в очередной британской тюрьме.
Глава 32
Калькутта
Я никогда не видела места, подобного отелю «Спенс», который британцы выбрали для нашего воссоединения с Далипом. Гостиничный управляющий, надзирающий за тем, как разгружают мой багаж, гордо говорит мне, что здание построено как английский дворец и это лучший отель в Индии – так британцы называют нашу страну, будто завладеют ею еще прочнее, если сменят ей название. Трехэтажный фасад постройки из серого камня плоский и прямоугольный, ни одна башенка или купол не нарушают монотонность длинного ряда окон. Даже моя ненавистная тюрьма, форт Чунар, была не настолько унылой – колонны вставали там, где захотелось архитектору, внезапные дверные проемы вели на реку.
А может, дело в том, что я твердо намерена ненавидеть все британское.
Мы проходим мимо гостиной, где сидят мужчины и курят трубки, разговаривают или читают газеты. Среди них есть иностранцы, похожие на офицеров. Может быть, их сюда поселили присматривать за нами с Далипом. Управляющий торжественно распахивает дверь в наш номер, обращая мое внимание на мягкий ковер, бархатные шторы, лампы в бронзовых канделябрах, две отдельные спальни с широкими постелями и кучей подушек. Он объявляет, что мне дали
