Душа Лахора - Читра Банерджи Дивакаруни
В пещере тихо и спокойно, никаких проблем. Никаких обязанностей, забот, мучительного горя. Я хочу остаться тут. Но кто-то шлепает меня по лицу, и в мое убежище прорывается детский лепет.
И я слышу еще один голос, хрипловатый и раздраженный: «Я тебя не учил бегать от проблем! Если тебе хочется славы, лучше живи так, чтобы люди тебя запомнили!»
Это голос Саркара.
Когда ты глубоко в пещере, выбраться сложно, но голос любимого тянет меня наружу: «Ты должна стать нашему сыну и матерью, и отцом. Ты ведь мне обещала!» Он не успокаивается, пока я не делаю судорожный вдох и не открываю глаза. Я вижу, что Далип жует мне волосы. У него покатый лоб, как у отца, а кончик вздернутого носа – мой. Ребенок смотрит на меня так, будто других лиц в мире нет.
Что за чары подвели меня настолько близко к тому, чтобы бросить моего малыша, забыть свой обет Саркару, отказаться от доктрин моей веры? «О Нанак[65], некоторые сжигают себя вместе с мертвыми мужьями. Но если бы они их действительно любили, то жили бы и терпели боль».
Я жадно прижимаю к себе Далипа, уткнувшись лицом ему в шею, и мысленно клянусь: «Я буду жить для тебя, сердце мое. Буду защищать тебя до последней капли крови. Если надо, я убью за тебя». Он пищит от восторга – эта игра ему нравится.
Но я открыла для себя не только эту правду – есть и еще одна, которая прячется в тени первой. Я не могу произнести вслух эти слова, потому что они кажутся предательством по отношению к Саркару: «Я и ради себя хочу жить. Я едва повидала мир, столько всего еще не узнала, не ощутила, не попробовала. Мне хочется испытать всё, я готова и к горечи, и к сладости. Я вытерплю боль».
Глава 21
Отъезд
В комнату вбегает Мангла.
– Скоро мимо нашего хавели пройдет погребальная процессия Саркара. Прошу вас, рани, не выходите. Рани Гуддан идет за катафалком махараджи. Даже люди, которые ее не знают, плачут от такого зрелища. Вы этого не вынесете.
Но я отдаю Далипа Мангле и выбегаю на террасу. Я должна попрощаться с любимым. И попросить прощения у лучшей подруги за то, что бросила ее.
Процессия огромная. Даже высунувшись за парапет, я не вижу ее конца. Впереди идут музыканты и раги. Потом горчарах, любимые войска махараджи, хотя сейчас они пешком, не на лошадях, и одеты в траурный белый, как и аристократы. Дальше движется катафалк усопшего, сандаловый корабль с золотой отделкой и яркими шелковыми флагами.
Саркару бы очень понравилась процессия. Он в отношении ритуалов был как ребенок. Я высматриваю тело мужа, почти скрытое шалями и цветами. Оно кажется таким хрупким теперь, когда его покинул обитавший внутри величественный дух. Иди с миром в следующее царство, любовь моя.
Мой взгляд притягивают женщины, идущие за катафалком, – такое же яркое пятно, как и пламя, в которое они решили войти. Одетые в разные оттенки красного, они бросают монеты и украшения в толпу, выстроившуюся вдоль дороги. Люди кланяются и кричат:
– Дэви, ваша жертва благословит Пенджаб!
Слезы застилают мне глаза, но я все же ухитряюсь разглядеть Гуддан во главе группы будущих сати. Я собиралась храбро проводить подругу молитвой, но, когда вижу тонкую фигурку, ноги у которой слегка заплетаются из-за опиума, принимаюсь колотить кулаками по парапету и кричать: «Гуддан, не делай эту ужасную вещь! Не бросай меня одну!» Но все напрасно: она не слышит моих призывов, а даже если бы слышала, теперь уже невозможно передумать. Но я кричу, пока не падаю без сил на раскаленные плиты балкона. Горло у меня болит от крика. Голос мой заглушают барабаны. Процессия движется дальше. Мангла заставляет меня уйти в дом, говорит, что я не могу себе позволить сломаться, но в ушах у меня еще долго продолжают греметь барабаны.
* * *
Поздно вечером ко мне приходит Факир Азизуддин – тайком, завернувшись в дешевое одеяло, как нищий. Вид у него встревоженный, лицо потемнело от усталости. Он отказывается от угощений – соблюдает траурный пост. Забыв про этикет, наставник обнимает меня, пока я плачу. У него тоже слезы на глазах.
– Бети, я не мог тебя не повидать, но через несколько минут уйду. Если кое-кто узнает о моем визите, у тебя будут проблемы.
– Кто? Почему? Вы всегда приходили ко мне, сам Саркар одобрял…
– Теперь все по-другому, разве ты не понимаешь? Саркар поручил заботу о тебе Дхиану, и правильно сделал. Визирь разозлится, если узнает, что мы встречались. Я буду слать тебе весточки, когда смогу, но часто писать не получится. Придется тебе рассчитывать только на себя.
Его слова меня тревожат.
– В чем именно рассчитывать на себя?
– Скоро начнутся проблемы. За Кхараком многие наблюдают. Его сводный брат Шер, британцы и даже афганцы – все они ринутся в атаку при первом проблеске слабости…
– А я тут при чем?
– Ни при чем, если все пойдет именно так, как задумал Саркар, когда сделал Кхарака своим наследником и подготовил Наунихала, чтобы тот ему наследовал. Но только не забывай, Далип – принц. Это само по себе опасно для него. Будь внимательна. Действуй быстро и с умом. – Советник вздыхает. – Ладно, мне пора.
– Подождите! – Я чувствую себя не в силах принимать никакие решения, а тем более быстрые и умные. – Скажите мне, за чем следить… Что делать…
– Когда появится опасность, ты поймешь. Я в тебя верю. – А потом он исчезает во тьме.
* * *
Я лежу в постели и не сплю – не могу перестать думать про похороны. Мангла кое-что передала мне из рассказов других слуг, а дальше включилось мое воображение.
Погребальный костер высокий, сандаловые бревна уложены ступенями. Мужчины вносят тело Саркара наверх и укрывают цветами.
Гуддан берет руки Кхарака и Дхиана и соединяет их. Она заставляет их пообещать ради покойного махараджи действовать вместе. Потом она поднимается на костер и кладет голову Саркара себе на колени. На лице у нее нет страха.
Другим рани и наложницам взойти наверх помогают – у них кружится голова от опиума. Плачущий Кхарак вместе с Наунихалом поджигает костер – вражда их в это мгновение забыта. Дхиан бьется головой о землю до тех пор, пока лоб не покрывают потеки крови. Он тоже пытается броситься в костер, но придворные его удерживают.
