Шесть дней в Бомбее - Алка Джоши
И указал себе за спину.
– Сестра Стил. Очень надежная, но абсолютно лишена чувства юмора, разумеется. Верно, Стил? Я буду по вам скучать. – Наклонившись ко мне, он заговорщицки шепнул: – Да ни в жизнь! – Глаза его смеялись, будто он только что выдал лишь нам двоим понятную шутку.
Лицо сестры Стил не выражало ни малейшей эмоции, словно высеченное из камня. Я кивнула ей как коллеге. А она что-то такое показала глазами, видно, хотела намекнуть, что доктор не подарок.
– Что ж. Нам пора, верно, сестра Фальстафф? – улыбнулся мне доктор.
Я взялась за рукоятки кресла вместо сестры Стил и покатила его к трапу.
– Я хочу как следует насладиться поездкой в Стамбул, так что мне непременно нужен был в сопровождающие кто-нибудь веселый и симпатичный, – вот что я сказал доктору Мишре. Он славный парень. Нам с вами торчать на этом судне двенадцать дней, и мы чертовски хорошо повеселимся.
Я не была уверена, что после смерти мамы со мной будет так уж весело. Скорее всего, доброго доктора ждало разочарование. Но переживать об этом было слишком поздно.
Пароход зарычал. Мы отплывали из Бомбея. Приключение начиналось.
* * *
Доктор забронировал отлично обставленную каюту первого класса со смежной комнатой для меня. Чтобы у меня было личное пространство и в то же время чтобы я услышала, если он позовет меня ночью. Комната оказалась удобной и куда более роскошной, чем наша с мамой квартира. Стены отделаны полированными панелями, мебель деревянная. Из обстановки – кровать, умывальник, комод и кресло. А большего мне было и не нужно.
В мои обязанности входило укладывать доктора в кровать, помогать ему подняться и надеть пижаму, следить, чтобы он ел и делал упражнения для ноги и снабжать всем необходимым. Я возила его в кресле по палубе для моциона и помогала добраться до столовой. Но опекала не слишком. Знала, что он от этого взбесится. И сам скажет, если ему что-нибудь понадобится.
Однако я не взяла в расчет морскую болезнь. Первые несколько дней дались мне тяжелее всего. Тошнота накатила, когда я толкала перед собой кресло. Я машинально замедлила шаг. Доктор, делая вид, что не замечает, как мне дурно, сказал:
– Сестра, я хотел бы подъехать ближе к перилам.
Я перегнулась через них, и меня стало выворачивать в океан. Когда внутри ничего больше не осталось, я вытерла рот носовым платком.
– Доктор, извините, пожалуйста. Я никогда прежде не плавала на корабле.
– За что вы извиняетесь? Отсюда вид гораздо лучше.
Больше мы к этой теме не возвращались. А вечером на тарелочке возле моей кровати лежал кусочек имбиря. И с тех пор я клала его в чай в качестве профилактики морской болезни.
Днем доктор ложился вздремнуть, и у моего разума появлялась свобода действий. Думала я только о маме и о том, как опустела моя жизнь без нее. Ей бы так понравилось на этом пароходе, она бы с радостью глазела на пассажиров со всего мира. По всему кораблю я таскала за собой небольшую тетрадочку и временами усаживалась на стул на палубе и выливала эмоции на бумагу.
Дорогая мама!
Я так по тебе скучаю! Мне не хватает твоего особого запаха – смеси розовой воды, куркумы и хлопка. Я вспоминаю, как на мой день рождения ты всегда делала бумажные короны, даже когда я уже выросла. Как ты готовила мне ириски, когда я хорошо сдавала экзамен. Как кроила маленькие курточки моим куклам. Пришивала на них кнопочки, потому что таких маленьких пуговиц было не достать. Мне так нравилось наблюдать, как ты откусываешь нитку. Когда ты отворачивалась, я тоже пробовала так делать и однажды выдернула себе молочный зуб. Помнишь? Ты сказала, если положить зуб в баночку и зарыть в землю, у меня вырастет новый. И я каждый день проверяла, не вырос ли во дворе новый зуб, пока ты не показала, что он уже у меня во рту. Бети, да вот же он, сказала ты. Ты знала все. Все, что было для меня важно. Почему ты не сказала, что настанет день, когда я тоже буду знать все? Вот только я ничего не знаю. Вообще не представляю, что делаю. Куда еду, где окажусь. Я ни в чем не уверена. Почему тебя нет рядом? Ты бы направляла меня…
Бывало, я слонялась по кораблю от палубы к палубе, надеясь, что справлюсь со своим горем. Мне начали нравиться запах океана – помесь маринованных яиц, креветок и затхлого воздуха – и холодный ветер, овевавший разгоряченную кожу. Люди с любопытством оглядывались на девушку в форме медсестры, а я использовала ее как щит от личных вопросов. Если мне навстречу попадался кто-нибудь из команды, я заводила с ним разговор, чтобы ко мне не лезли любопытные пассажиры. Инженеров я спрашивала, как получается, что такой тяжелый корабль не тонет. Младших офицеров – сколько рейсов делает «Вице-король» за год. Через несколько дней меня уже почти все пассажиры успели увидеть вместе с доктором в коляске и перестали глазеть. Я снова стала невидимой, что мне всегда нравилось. Всю жизнь я избегала навязчивых вопросов и комментариев о своей смешанной внешности. Раньше я верила, что девочки в школе правда хотят со мной подружиться, и ослабляла защиту. Но вскоре поняла, что всех интересует лишь история моих матери и отца, благодаря которой на моем фоне можно было приосаниться. Я же возвращалась домой в слезах, и после меня все сторонились. Мама, едва взглянув на меня, начинала готовить мое любимое суджи ка халва, самое простое, из изюма и орехов. Повзрослев и став более осторожной, я часто задумывалась, зачем мама – и папа – поставили меня в такое положение. Разве они не понимали, как трудно мне будет влиться в коллектив? Какие вопросы мне будут задавать? Я научилась отводить глаза, когда мама говорила сплетникам, что мой отец умер от сердечного приступа. Знала, по моему лицу они сразу поймут, что она лжет. Нам обеим безопаснее было держаться подальше от любителей посудачить.
Доктор Стоддард вел себя с пассажирами безупречно вежливо, улыбался и справлялся о здоровье. Выглядишь на все сто, молодой человек. Все еще жив и здоров, майор? Чувствуете себя превосходно, мадам? Но если кто-то пытался втянуть его в разговор, выдумывал, что срочно должен чем-то заняться или что ему пришло время полежать, верно ведь, сестра? Я-то знала, отчего сторонюсь
