Поцелуи на хлебе - Альмудена Грандес
Диана решает обойтись без нотаций: хоть ее и бесит, что Мариана пьет на улице, куда больше она сегодня переживает за старшего сына. Вскоре она видит и его – тот стоит, улыбаясь, приобняв за плечи Аделу, как будто она ему не бабушка, а возлюбленная. Диана вздыхает с облегчением и бежит к месту, где собрались ее коллеги.
– Ну какое убегать, донья Паула! – Мигель Феррейро мотает головой и вдруг различает вдали знакомую фигуру. – Тут ничего страшного не произойдет, точно вам говорю. Погодите-ка минутку…
Он подходит к группе людей, стоящей отдельно от основной массы протестующих, которая уже заняла всю улицу в ширину и половину – в длину. Безукоризненно одетый мужчина – серый костюм, голубая рубашка, неяркий шелковый галстук – в окружении нескольких фигур в белых халатах на повышенных тонах пререкается с парой людей в гражданском и полудюжиной муниципальных полицейских. Все это записывает на диктофон Роберто, зять Мигеля.
– Это просто пугалка, бессмысленная демонстрация силы, и вы сами это понимаете!
– Мы выполняем распоряжения вышестоящих.
– Закрытие клиники незаконно, суд не мог вынести решения, не рассмотрев жалобу, которую мы подали две недели назад. Это все делается в обход закона…
– Мы выполняем распоряжения.
– Персонал не проинформировали заранее, права пациентов не соблюдены…
– Мы выполняем распоряжения.
Мигель Феррейро подходит к зятю и берет его под локоть свободной руки.
– А ты что тут делаешь?
– Я-то? Я ведь журналист, – отвечает Роберто, не меняя положения другой руки, продолжая записывать происходящее на телефон.
– Это да, но ты же по международным отношениям.
– И что ж теперь? – смеется Роберто. – Я житель этого района, пациент поликлиники, освещаю событие. А что, нельзя?
– Можно, но только…
– Вы что, не понимаете, что завтра утром суд отменит решение о закрытии? А вы просто-напросто глумитесь над гражданами, и все это по прихоти какого-то политика, который хочет привлечь всеобщее внимание, появившись в новостях. По-вашему, в этом есть хоть какой-то смысл?
Но весь пыл элегантно одетого мужчины вновь разбивается о гранитную невозмутимость полицейского.
– Мы выполняем распоряжения.
– А что такого? – спрашивает у Мигеля Роберто.
– Не по душе мне все это, – отвечает тот и предвосхищает следующий вопрос. – Потому что тут будет заварушка, точно тебе говорю.
– Хочешь сказать об этом на камеру? – с улыбкой спрашивает Роберто.
– Пошел ты, – Мигель тоже улыбается, но тут замечает подъезжающий автомобиль представителей правительства.
Из автомобиля выходит мужчина, подходит к инспектору Фернандес одновременно с Феррейро и представляется заместителем полномочного представителя.
– Мы выполняем распоряжения, – отвечает она, – мы здесь, чтобы защищать общественный порядок, и, как видите, никаких нарушений нет. Это санкционированная акция, но я на всякий случай позвонила начальнику полицейского участка, он сейчас приедет.
– А мастера по замкам вызвали?
– В этом нет необходимости, – вмешивается Мигель, – он уже здесь. Видите вон того лысого мужчину в клетчатой рубашке? Эй, Абель!
Лысый мужчина в рубашке в шотландку, стоящий в нескольких метрах позади плаката, приветственно поднимает руку.
– Он тут у нас единственный слесарь, видите? Но, как вам наверняка известно, слесари не выезжают на вызов, если речь идет о выселении.
– Черт подери! Тогда я вызываю пожарных.
Агенты национальной полиции переглядываются. Когда уполномоченный вытаскивает телефон и немного отходит, Анхела де ла Торре шепотом произносит то, о чем думают все.
– Вот теперь тут точно что-то будет.
Так и есть: в половине восьмого все начинается.
А потом никто толком не понимает, что же произошло.
Пожарные прибывают на место молниеносно – в красной машине с простынями, закрепленными по бокам, а на простынях – надписи баллончиком: «ЗАБАСТОВКА ПОЖАРНЫХ, НЕТ СОКРАЩЕНИЯМ, ТРИ МЕСЯЦА БЕЗ ЗАРПЛАТЫ ПО МИЛОСТИ ГОРОДСКИХ ВЛАСТЕЙ». Их представитель выходит из машины и направляется прямиком к представителю правительства, может, потому, что тот все еще держит в руке телефон, а может, потому, что уже встречался с ним в подобных обстоятельствах. Спрашивает, где пожар, чиновник отвечает, что тут не совсем пожар, а ЧП. Пожарный спрашивает, где ЧП, чиновник отвечает, что вот же оно, что необходимо разогнать всех этих людей и освободить проход к дверям поликлиники. Пожарный отвечает, что вот сам пускай и разгоняет, если хватит духу, а если нет, пускай вызывает спецподразделение, а пожарные никого разгонять не станут. Протестующие аплодируют, кажется, что на этом все и закончится, но перед тем, как сесть обратно в машину, одной ногой уже на подножке, пожарный оборачивается и вскидывает вверх руку со сжатым кулаком. Ребята-окупас, передавая друг другу неизвестно откуда взявшуюся вторую бутылку, отвечают ему тем же и ревут, как носороги в брачный сезон. Сзади Пабло, Альба и Фелипе принимаются кричать: «Пожарные – красавцы, ну! Заслужили волну!» Половина протестующих подхватывает кричалку, чиновник впадает в бешенство и начинает орать, какого черта они вскидывают руки, а только прибывший комиссар национальной полиции отвечает, что ничего они не вскидывают, а руки подняли, потому что пускают волну. Чиновник бесится еще сильнее и выкрикивает: «Волну, твою мать!», а потом оборачивается к главе муниципальной полиции и требует немедленного выселения поликлиники. Кое-кто из полицейских остается стоять на месте, но другие направляются к дверям. Ребята-окупас садятся на землю перед входом, между ними и полицейскими тут же возникает защитный барьер из людей в белых халатах. Обнаружив, что халат у нее перед носом принадлежит матери, Мариана встает с земли и призывает друзей перестать, но уже поздно. Маноло, адвокат Ассоциации защиты государственного здравоохранения, кричит Роберто: «Ты записываешь?», а тот отвечает, что да, причем на видео. Тогда Маноло кидается к чиновнику, кричит, что подаст жалобу прямо в суд на площади Кастилии, и принимается перечислять обвинения, которые предъявит ему, чтобы наконец сбылась его мечта – появиться во всех новостях. Чиновник колеблется и в конце концов отдает муниципальной полиции распоряжение отступать, те повинуются, но, хоть противостояние не длилось и пяти минут, на асфальте остаются три человека.
Первая – Гуаньинь, она сидит на бортике тротуара и плачет, на брюках у нее кровь: она была беременна, на пятом месяце, перенервничала и, кажется, потеряла ребенка.
Второй – Роберто, он все лежит, свернувшись клубочком, пытаясь удержать телефон, который у него под шумок попытались забрать двое полицейских с дубинками, но им помешали Мигель с парой товарищей.
Ну а третий – Венансио: он стоял в стороне от всех, так далеко от фургонов, перекрывавших выход с улицы, что именно ему по голове пришелся первый удар полицейской дубинкой, от которого он сразу потерял сознание.
К восьми вечера никто не расходится, наоборот, подтягиваются все новые жители района.
Лусия, дочь Паскуаля, приходит со своим парнем, они тащат два огромных пакета.
– Отец придет попозже, когда закроет бар, но попросил отнести вам вот это. Тут бутерброды и газировка, в здании же есть холодильник, да?
– Да, – отвечает один из санитаров, – заходи, там спросишь, – он провожает ее глазами и спохватывается: – И спасибо вам огромное!
Лусия открывает дверь и заходит: в восемь вечера районная поликлиника открыта, в отделении неотложной помощи кипит работа. Потому-то врачи, выходя на улицу, не сняли халатов и не заперли дверей.
Гуаньинь, уже куда более спокойная, отдыхает на кушетке в одном из боксов дневного стационара после УЗИ, подтвердившего, что с ребенком все в порядке. Ее оставили на ночь в больнице, чтобы избежать новых волнений и рисков. Амалия отправилась за Чаном в ресторан, остальные китаянки бегом помчались обратно на работу, но с Гуаньинь осталась Марисоль.
Роберто лежит в соседнем боксе, злой до чертиков, потому что ему не дали пойти в суд вместе с Маноло. Пришлось просто переслать тому видеозапись, чтоб ее приобщили к делу: хоть все и разрешилось мирно, Маноло все равно решил подать жалобу. Рядом сидит его жена, под впечатлением от синяков, украшающих его тело жутковатым узором.
– Мариса, тише, – стонет Роберто, когда жена обнимает его, позабыв об осторожности, – мне же больно.
– Ой, прости, прости, я просто весь день сидела писала о тех
