Поцелуи на хлебе - Альмудена Грандес
Роберто улыбается и пытается игриво шлепнуть ее по попе, но вовремя отступается, поняв, что рука у него тоже болит.
Венансио еще не совсем пришел в себя. Доктор Мансано думает, не вызвать ли скорую и не отправить ли его в больницу, когда он открывает глаза и спрашивает, что произошло.
– Обождем пока, да?
– Да, давай подождем, тут он у нас под наблюдением, – кивает Диана Сальгадо, которую вызвал доктор Мансано, потому что знает: у мужа Пилар диабет. – Но надо же кому-то сообщить, что он у нас?
– Да, – доктор оглядывается кругом и видит приходящую медсестру, которая беседует с двумя женщинами в приемной. – Скажи Марии, насколько я помню, она ухаживает за его женой.
Диана знает Марию еще со школы, потому что именно в школьные годы та подружилась с ее сестрой Софией, с Маритой и Бегонией, единственной, кого не было на сегодняшней акции.
– Мария, привет! Ты знаешь мужчину, которого огрели дубинкой? Мансано мне сказал, ты ходишь к его жене?
– Да, ох, бедняжка Пилар…
– Но она же не в сознании, да?
– Совершенно не в себе, у нее деменция и Паркинсон.
– Мы еще несколько часов подержим его, понаблюдаем, надо предупредить семью. Ты не знаешь, у них есть дети?
– Да, сын есть, сейчас живет с ними, имени его не знаю, но вы его наверняка видели… Работает в этом новом здании, где агентство недвижимости, высокий такой, с бритой головой, похож на того греческого министра экономики, который еще на мотоцикле ездил, хотя этот покрепче…
– Я сбе́гаю!
И не успевают ее сестра с подругами опомниться, как София Сальгадо пулей вылетает из приемной и мчится по вестибюлю, будто начался пожар.
София отлично знает, во сколько заканчивается его смена.
Тормозя на красный у первого светофора, она достает телефон, 20:17, черт, да что ж такое-то, я же даже причесаться не успела!
На втором светофоре она отходит на пару шагов, смотрит на свое отражение в витрине, расстегивает пуговицу белой рубашки, снимает свитер, потому что уже вспотела, повязывает на пояс, нет, снимает и накидывает на шею, да, так лучше, окидывает взглядом затасканные лосины и кроссовки, в которых обычно ходит на акции Мареа Верде[10], и снова чертыхается.
На третьем светофоре она снова смотрит на часы, 20:23. Она живет совсем рядом. А что, если забежать домой, надеть джинсы, в которых у меня сразу классная задница, и туфли на танкетке, и сережки хотя бы? Когда наконец зажигается зеленый свет, на часах уже 20:24, и она чертыхается в третий раз.
От четвертого светофора уже виден фасад «Призмы», и, добежав туда, она чувствует себя настолько обессиленной, что даже чертыхаться не может. Не отводя глаз от фигуры в синем костюме, которая виднеется сквозь стекло будки, она наклоняется, потягивается, опирается на фонарный столб и пытается восстановить дыхание. Не успевает она прийти в себя, как объект наблюдения поднимается со стула, открывает дверь будки, здоровается со сменщиком, одетым в точно такой же синий костюм, и исчезает из виду.
София Сальгадо перебегает улицу, запыхавшись и раскрасневшись, и сталкивается с ним нос к носу, раньше, чем ожидала. Да что ж… Но этот раз не считается, потому что она даже про себя не успевает закончить фразу.
– Привет! – говорит она, по инерции делая еще пару шагов к нему.
– Привет! – отвечает он с видом ребенка, которому мать вручила чупа-чупс.
– Ты не пугайся, – начинает София, и он тут же напрягается, а она принимается нервничать еще сильнее. – Я из поликлиники, меня попросили сбегать за тобой, но все в порядке, ничего не случилось, точнее, кое-что случилось, но ничего страшного, в общем, твой отец там у них лежит, они сказали, еще понаблюдают, но с ним все нормально, он в сознании, ему замерили глюкозу, а до того он отключился, потому что полицейский ударил его дубинкой.
– Полицейский? – на лице его отображается целая гамма чувств, от тревоги до изумления. – Моего отца?
– Да, – София понимает его удивление, – на акции протеста против закрытия поликлиники.
– Мой отец был на акции? – изумление сменяется почти веселым недоверием. – Ты уверена?
– Ну… – Софии не ясны причины этого веселья. – Твоего отца зовут Венансио, он женат на сеньоре по имени Пилар и живет на Фердинанда Шестого? – Он кивает, не переставая улыбаться. – Тогда да, полицейский ударил его дубинкой, но сейчас с ним все в порядке, его на всякий случай оставили в поликлинике, вот это я хотела тебе сообщить.
– А ты врач?
– Нет, я воспитательница в детском саду, но моя сестра эндокринолог, а одна из моих лучших подруг – медсестра, она ходит на дом к твоей матери.
– Ага, понятно… Спасибо тебе большое. Меня зовут Себастьян Алонсо, но мои школьные друзья зовут моего отца Мартинес-Фача[11], я поэтому так удивился.
– Ага… А я София Сальгадо.
Пару секунд они глядят друг на друга в смущении, не зная, что делать дальше, София снова чертыхается про себя, осознав, что не способна шагнуть к нему и расцеловаться дважды, как сделала бы с любым новым знакомым.
Он тоже не решается поцеловать ее и тоже не может взять в толк почему. Наконец он спрашивает, собирается ли она обратно в поликлинику.
– Да, конечно, – улыбается София. – Можем пойти вместе.
Она разворачивается, и Себастьян говорит себе, что попа у нее в этих легинсах сногсшибательная.
Ночь выдается долгой и напряженной – до часу, когда фургоны муниципальной полиции разъезжаются, а за ними – и фургоны национальной полиции. В этот момент протестующие наконец расслабляются, но и тогда расходятся не все. Главный врач поликлиники распоряжается, чтобы всю ночь возле входа посменно дежурило по шесть человек – просто на всякий случай. Кое-кто уходит домой поспать, другие остаются в клинике и устраиваются на ночлег на диванах, койках и в боксах.
Чан отодвигает занавеску бокса, в котором спит Гуаньинь, подтаскивает к ее койке койку из соседнего бокса, валится на нее и тут же засыпает без задних ног.
Роберто с Марисой в полночь уходят домой.
В два часа ночи Венансио требует, чтобы его тоже отпустили, и София, будто это само собой разумеется, идет проводить их с Себастьяном. Дома Себастьян столь же естественно просит ее подождать в гостиной, пока он уложит отца, а после он хотел бы в благодарность за все угостить ее бокалом вина.
А вот ребятки-окупас взяли с собой спальные мешки и устроились прямо на полу в зале забора крови. В половине восьмого приходит уборщица, зажигает свет, в ужасе хватается за сердце, а потом выгоняет всех оттуда метлой.
В восемь начинается рабочий день, который отличается от любого другого лишь мешками да синяками у всех под глазами и непрерывной чередой зевков во всех кабинетах.
В половине одиннадцатого, пока все пьют уже третий кофе, Маноло звонит жене прямо из суда на площади Кастилии и просит дать трубку главврачу, а пока жена идет к ней в кабинет, рассказывает, что судья только что применила обеспечительные меры, отменив таким образом распоряжение о закрытии клиники.
– Они, конечно, снова попытаются, – рассказывает Мария, переходя из кабинета в кабинет, – наверняка попытаются, но Маноло говорит, это будет не завтра и не в следующем месяце, так что на сегодня мы победили…
И все хотели бы отпраздновать победу, но ни у кого нет на это сил.
Сегодня странный день, и не только из-за потопа: льет как из ведра, как будто небо, которое вчера сдерживалось изо всех сил, наконец дало себе волю.
Амалия сама не знает, в чем дело, но в воздухе ощущается что-то особенное: сегодня не обычный день, сегодня что-то произойдет. Это чувство возникает нередко, особенно весной, но объяснить его невозможно. Оно может оказаться вещим, а может не значить ровным счетом ничего, как звенящий запах озона, что висит в воздухе за несколько мгновений до начала бури, или саундтрек к фильму ужасов, или растерянный взгляд больного человека, улыбающегося ребенку в парке. Нечто похожее ощущает сегодня Амалия и потому все утро не отлипает от витрины.
– Да что ты там делаешь? – Сандра накануне не смогла пойти на демонстрацию, потому что ей
