Суворовец. Том 3 - Анна Наумова

Суворовец. Том 3

Глава 1

Не без усилий я открыл мутные ото сна глаза и потянулся.

Привычный низенький потолок в моей комнате в «хрущобе», у московской станции метро «Юго-Западная» куда-то подевался. Не было и привычной люстры с висюльками, о которую я, изрядно подросший за лето парень, то и дело стукался головой. Делся куда-то и ковер на стене, по которому я в детстве перед сном частенько водил пальцами, пытаясь повторить замысловатые узоры… Не было ни привычных гантелей, лежащих у кровати, ни тапочек со смятыми задниками, ни потертого паласа с застарелым пятном от сгущенки, банку с которой я случайно на него когда-то перевернул…

Да и самой кровати, по правде говоря, не было. Только казарменная койка с тонюсенькой подушкой и колючим одеялом… А еще — тумбочка, табуретка, на которой была аккуратно сложена форма, и голые стены, на которой висела репродукция картины Сурикова «Переход Суворова через Альпы». И несколько десятков коротко стриженных пацанов в трусах и майках, которые, соскакивая с кровати под грубые окрики, второпях надевали форму и застегивались.

— Подъем, подъем! — орал прапорщик по прозвищу «Синичка», меряя проход между кроватями своими огромными шагами. — «Попрыгунья-стрекоза лето красное пропела»… Не привыкли, чай, гаврики, на каникулах так рано-то вставать? Наели бока небось на маминых пирожках, вот и подыматься тяжело! Ничего, в училище вам быстро помогут лишний жирок растрясти! Подъем, подъем! Шевелитесь!

«Шевелитесь»!

Да уж, это тебе не ласковое мамино: «Андрюшенька, вставай! Я тебе тут оладушек нажарила!». Или бабушкино, более резкое, но тоже любимое: «Андрюшка, лопать иди! Борщец стынет! Я уж и сальца подрезала, и зеленушки насыпала, а тебя все нет!».

Тут оладушек точно не подадут! И борщеца — тем более! Какой уж тут борщец? Разве что нарядов! Вот это завсегда пожалуйста! Сколько угодно! «Луженая глотка» (таким было второе прозвище прапора «Синички») на наряды никогда не скупился!

Я поморгал еще немного, зевнул, прогоняя остатки сна… и подскочил, как пружинка!

Вот это я спать! Ну точно же!

На дворе — сентябрь 1979-го. Беззаботное лето с домашними пирожками, дачными купаниями, рыбалкой, сбором ягод и пропаданиями на улице до ночи закончилось… Впереди — второй курс! И я теперь — уже не желторотый «первак», боящийся всего на свете, а самый что ни на есть «старшак» — опытный из знающий жизнь суворовец-старшекурсник! А «старшаку» негоже в койке валяться, когда уже прозвучала команда «Подъем!». Тем более — вице-сержанту!

Я моментально оделся, с быстротой молнии выбежал вместе с другими ребятами на зарядку во дворе и тут же с наслаждением зажмурился, увидев лучики уже не жаркого, но все еще теплого и ласкового сентябрьского солнца…

Все еще впереди!

* * *

Прошедшее лето я выпил до капельки. Высыпался вволю, потом завтракал мамиными пирожками или бабушкиными шанежками, запивал все это дело знаменитым чаем «со слоном»… Съездил на дачу, где вволю наловил рыбы, покатался на новом велике, подаренном заранее мамой и бабушкой «в счет будущего дня рождения», наплавался… А еще я, чтобы вволю вкусить остатки детства, решил побыть босоногим. И за все время, что жил на даче, ни разу не надел ни свои трехрублевые кеды, ни сандалии. Так и бегал босиком, ощущая кожей ног каждый камушек, каждую доску, каждую травинку…

Обгорел я знатно. Раза три кожа слезала с меня клочьями. Обновлялась и слезала снова. Ни о каком «молочке» и прочих модных средствах защиты со всякими там «фильтрами» тогда и не слыхивали. Поэтому я по старой привычке просто мазался кефиром. И к концу своего пребывания на даче покрылся ровным слоем бронзового загара… А натруженные пятки мои, казалось, стали тверже ботинок. На плацу можно без зазрения совести прямо так шаг чеканить!

А почти весь август мы провели вдвоем с Настей. Обошли с ней пешком, наверное, пол-Москвы, не меньше. Столица уже вовсю готовилась к Олимпиаде-80. Что-то строилось, реконструировалось. СССР вовсю готовился поразить размахом приезжих спортсменов и туристов.

От чего-то, наоборот, избавлялись. Кое-какие «деревянные» районы так и вовсе снесли. А вот спортивный комплекс «Олимпийский», напротив, вовсю строился. Поговаривали, что во время Олимпиады преступность в городе впервые за века упала до абсолютного нуля. Якобы за все время игр не было зарегистрировано ни одного эксцесса. И причиной тому — милиция и агенты КГБ в штатском, которые съехались в Москву со всего СССР.

Я, бывалый опер, знал, что это не совсем так… Точнее, совсем не так. Но пока, держа за руку свою прелестную спутницу, я просто наслаждался своей второй юностью.

А не далее как пару дней назад я снова вернулся в родные стены Московского Суворовского Военного Училища после летних каникул. Отдохнувший вволю, загорелый, вытянувшийся, с выгоревшими на солнце волосами и чуть-чуть подсохшей ссадиной на лбу.

Эту «красоту» я получил всего несколько дней назад. Навернулся по неосторожности с недавно подаренного мамой и бабушкой велика… За ссадину мне, кстати, уже влетело от нашего взводного — майора Курского. Вроде как не пристало вице-сержанту с такой «блямбой» на лбу ходить! Плохой пример другим суворовцам и бла-бла-бла…

Ну да не привыкать! Где наша не пропадала? Наша пропадала везде…

А еще я, конечно же, увидел всех своих давних приятелей по Суворовскому училищу, по которым сильно соскучился! Всех, с кем провел целый учебный год под одной крышей!

Мечтательного и романтичного Димку Зубова по кличке «Зубило». Храброго детдомовца Миху Першина по прозвищу «Пи-пополам», спокойного и рассудительного Илюху «Бондаря»… Коляна Антонова, которому мы всей компанией кличку за целый год так и не придумали… Леху Пряничникова, которого мы еще в первый день на КМБ прозвали «Пряником».

И, конечно же, Кирюху Лобанова по кличке «Лоб», который в прошлом учебном году перевелся к нам из Ленинградского Суворовского.

Ух и зарубились мы тогда во дворе, помогая Кирюхе! Тот дрищеватый гопник, наверное, до сих пор еще помнит удар бутылкой по башке, который деловито выписал ему Колян!

А пацаны-то сильно за лето сильно изменились! Хоть и прошло всего несколько месяцев.

И не только внешне.

Димка Зубов, например, всерьез увлекся стихотворчеством. Нет, он, конечно, и раньше стихами баловался. Даже не стихами, а так, четверостишиями. Все эпиграммы на учителей писал. А еще кое-что свое, тайное. Про любовь, кровь, «синие глаза, я хочу сказать» и тому подобное. Калякал строчки у себя в блокнотике, прикрыв рукой написанное, и