Та, которая свистит - Антония Сьюзен Байетт
В недавно вышедшей книге «Жизнь насекомых» сэр Винсент Уигглсуорт писал, что насекомые не живут только для себя, а посвящают всю жизнь виду, представителями которого являются. Ничего подобного. Вопрос о «преданности» или «представителях» здесь не стоит. Пожалуйста, поймите, что мы говорим совсем не о том, что в гнезде муравьев все рабочие – сестры, дочери одной матери, с одними и теми же генами. У них нет благородной заботы о своем виде. Немецкий философ Фейербах пытался доказать, что идея Бога – это просто олицетворение «вида», Всечеловека, как колония – это гигантская муравьиная матка. Такого рода идеи, правильные они или нет, никак не способствуют осмыслению выживания и приспособленности на уровне делящейся клетки и наследуемой ДНК. Идея – не клетка. Хотя для формирования идей клетки нам нужны.
Так откуда же все это берется? Профессор Эйхенбаум, доклад которого закроет конференцию, в своих работах писал, что одомашненные виды вырождаются в том смысле, что они менее способны общаться друг с другом, чем их сородичи в дикой природе. За исключением человека, у которого коммуникация достигла поразительной степени развития. Мы бормочем и лепечем, поем и скандируем, рисуем и вырезаем, мы используем провода, лампы, усилители – от натянутых шкур мы дошли до кнопок радиоприемника. Профессор Эйхенбаум описывает виды вытеснения у существ, живущих в неволе. Дж. Б. С. Холдейн предположил, что этолог мог бы определить религию как коммуникативную деятельность для заполнения пустоты – ритуал вытеснения, в котором человеческие существа общаются с несуществующими Слышащими.
В человеческом обществе, продолжал Лук, как и в других нишевых формированиях, где имеет место соперничество, есть победители и проигравшие. В проигрыше оказываются самки. Им приходится тратить питательные вещества на воспроизводство – рост зиготы – как для себя, так и для своей пары. Человеческие общества возвели свои этические и религиозные традиции на фундаменте моделей полового размножения. Люди устроили так, что женщины угнетаются мужчинами, а дети – и теми и другими. Однако, если посмотреть на то, как складываются жизни, я бы сказал, что в конечном итоге в проигрыше оказываются ненужные самцы. Достаточно взглянуть на различия по полам в статистике заболеваемости и смертности в любом возрасте.
Фредерика наблюдала за Луком, поражалась и восхищалась. Ну просто золотисто-огненный демоненок, сыплющий искры с пальцев (которыми он часто и очень эффектно помавал, расхаживая по сцене). Поначалу она прониклась его боязнью сцены, а теперь заразилась его радостным взаимодействием с публикой, которая превратилась в одно внимательное существо. Расхаживает по сцене, распустив хвост, как большой павлин, – как ни смешно для того, чтобы продемонстрировать напрасную бессмысленность подобных проявлений мужского начала. Потом ей вдруг вспомнился сон. Странно заниматься любовью во сне. Там было не его тело, а нечто ею воображенное, но ей так не казалось. Уж не «влюблена» ли она в этого человека, с чьей тенью в своем спящем воображении она обнималась? Он очень увлеченно объяснил, что такой вопрос и задавать нельзя. Добродушно, не впадая в раж, он разбирал по косточкам все – этику, романтическую любовь. Что такое с ним сделала Жаклин?
После выступления его засыпали поздравлениями. Сам Эйхенбаум подошел и протянул руку.
– Du bist der Geist der stets verneint[86], – сказал он. – Тема непростая. Но аргументация блестящая.
Лук сиял. Когда он выходил из Театра, кто-то сунул ему брошюрку для подтирки.
Следующие два доклада были посвящены биологии памяти. Первым шел доклад Кристофера Кобба о птичьем пении. Он дополнил свое выступление как записями пения птиц, так и собственными очень музыкальными переложениями. Описал разницу между зябликами и канарейками: последним для обучения необходимо пение слышать, но они могут учиться в изоляции, создавая при этом хорошо структурированную песню, тогда как зяблику нужно слышать и свою собственную песню, и песни других птиц. Зяблик, оглохший в первые три месяца жизни, будет лишь немузыкально чирикать. Он не может научиться петь у пернатого наставника, который отчетливо выводит мелодию голосом зяблика, но по записям пения зябликов петь научится, даже если записи воспроизводятся задом наперед. Птицу можно обеззвучить, уничтожив левую часть ее нервной системы, но, поскольку птицы более пластичны, чем люди, канарейка, страдающая афазией, свою песню восстановит. Кобб смахивал на мохнатого Пана, когда складывал руки у рта и издавал клокочущие, нечеловеческие звуки.
Кто-то в зале – это была Вальтраут Росс – крикнул:
– И чтобы это узнать, надо лишать свободы и калечить свободных существ?
– Ну разумеется, такой вопрос перед нами всегда встает, – кротко ответил Кристофер Кобб.
– Позор! – бушевала Вальтраут Росс.
В зале на мгновение раздались крики и встречные возгласы. Кобб как ни в чем не бывало включил свою акустическую систему, и раздался хор пестрых соловьев. Кобб рассказал, как они придумывают новые песни, разнообразят услышанные, разучивая новые последовательности в группах. Публика утихла, аплодировали ему тепло.
Последний доклад того дня представил Лайон Боумен, и рассказывал он о споре между теми, кто утверждал, что конкретные нейроны выполняют очень специфические, точные функции, и холистами, или гештальт-мыслителями, которые полагали, что сложные сети функционируют пластично. Он объяснил, что в коре головного мозга на каждый кубический миллиметр приходится, наверно, 600 миллионов синапсов. В коре головного мозга человека насчитывается где-то 1014–1015 синапсов. Оперировать большими числами разуму нелегко. Скажем, если бы вы могли считать по тысяче синапсов в секунду, чтобы пересчитать их все, потребовалось бы от 3000 до 30 000 лет. Не говоря уже о том, чтобы распутать ветви и ножки аксонов и дендритов. Тем не менее работа проводилась над отдельными группами нейронов, а в некоторых случаях даже над отдельными нейронами: например, работа Алвинга по изучению нейронов, генерирующих ритмическую активность, у моллюсков Aplysia и работа его собственной лаборатории над гигантскими нейронами у моллюсков Helix aspersa. Он рассказал о расположении в анестезированном мозге кошек и макак определенных наборов клеток, которые, как оказалось, очень точно реагируют на едва заметные углы и движения источников света. Он описал химические процессы в нейронах улитки. Тут поднялась возмущенная Дебора Риттер. Вы говорите «препарат», но речь идет о продырявленном живом существе. Какое право имеете вы строить догадки ценой жизни беспомощной кошки или обезьяны? Жаклин Уинуор безмолвно слушала, как результаты ее работы представляют, не удостоив ее
