Венская партия - Иван Иванович Любенко
— Отлично. Сколько с меня?
— Пять гульденов.
— Вот, пожалуйста.
— Благодарю вас и милости прошу на борт!
— Вы очень любезны, капитан, — вымолвил дипломат и подумал, что угрюмый морской волк Аугусто Манчиони выглядел таковым лишь только до общения с ним; приветливости и вежливости в этом внешне суровом человеке оказалось гораздо больше, чем холодной отчуждённости и даже грубости, так свойственной морякам, ходившим всю жизнь под парусом.
Двухмачтовая марсельная гафельная шхуна[63] «Святая Мария» с командой, состоящей из капитана, боцмана и трёх матросов, отчалила от берега. Пеньковые паруса, хлопая от радости, поймали ветер и понесли судно в открытое море. Волны бились о деревянный корпус и тут же гибли, но им на смену приходили другие, такие же самоуверенные и настырные, вся беда коих заключалась лишь в излишней самонадеянности. «Так и люди, — размышлял Ардашев, находясь на корме. — Улыбнётся счастье какому-нибудь обывателю разок-другой — и всё. Возвысится человек. Позабудет о Боге. Поверит в собственную непогрешимость. Начнёт смотреть на окружающих свысока. Станет заносчивым и перестанет просчитывать наперёд последствия своих поступков. Постоянно сопутствующий успех и удача — опасны. Они ослабляют не только волю, но и внимание. Вот тут расплата и придёт. На спесивца обрушится столько бед и несчастий, что не всякий с ними справится. И тогда, осознав гордыню, он вспомнит Господа и попросит у него прощения. Только вряд ли это поможет. И потому сигнатура[64] на все случаи жизни одна: надейся на хорошее, но будь готов к плохому».
Кроме Ардашева на борту «Святой Марии» находилось ещё одиннадцать человек. Слышался бас толстяка-американца лет пятидесяти, жующего сигару, и заискивающее лепетание рано постаревшей жены, сморщенной, как мочёная антоновка на Рождество. Их худая, застоявшаяся в безбрачии дочь лет двадцати пяти всё больше молчала либо пожимала плечами, реагируя на речи отца. На соседних креслах мило беседовали две очаровательные сестры-близняшки лет двадцати трёх в элегантных шляпках и дорогих платьях, по виду француженки. Они бросали украдкой взгляды на Ардашева и, пряча улыбки, перешёптывались. Чуть поодаль — немец с австрийцем сражались за небольшой дорожной шахматной доской, предусмотрительно прихваченной одним из них в поездку. Оба, размышляя, то и дело подкручивали кончики усов, будто это им прибавляло ума. О национальности первого свидетельствовал берлинский акцент, второй же говорил певучее и мягче, вставляя суффикс «l» и произнося смычные согласные «p», «t» и «k» практически как парные «b», «d» и «g». Ардашеву пришлось серьёзно помучиться с этим на разведочных курсах, «исправляя» свой идеальный немецкий на непривычный австрийский.
В нескольких метрах от Клима в деревянном кресле сидел человек с бритым лицом, моноклем и «Pirson’s Weekly»[65]. Двадцатистраничный еженедельник был открыт на разделе «Последние военные изобретения». Сей господин дымил как паровой катер. Безымянный палец его левой руки украшал золотой перстень с чёрным агатом, который отлично гармонировал с дорогущей курительной трубкой из слоновой кости. Любому опытному ценителю этой вещицы было совершенно ясно, что чаша в форме небольшого фужера имела вставленную в неё жаропонижающую камеру из бриара — редкой древесины, представляющей собой нижнюю часть эрики древовидной из семейства вересковых, а точнее корнекап — нарост, образующийся между корнем и стволом, насыщенный кремнием из почвы. Такая камера не прогорает и прекрасно впитывает влагу. Самым лучшим считается бриар, произрастающий в Италии и возрастом более ста лет. Но даже если все перечисленные нюансы соблюдены, у мастера нет гарантии, что он нашёл корнекап самого высокого качества. Его ещё предстоит ревизовать на наличие трещин, вросших камушков и отверстий. Из нескольких проверенных бриаров выбирается один — с неповторимым древесным рисунком. Он и будет удостоен чести «жить» в тесном соприкосновении со слоновой костью. А дальше судьба трубки может пойти двояко: либо изделие выставят на продажу таким, как оно есть, либо его отнесут ювелиру для последующей инкрустации серебром, золотом или драгоценными камнями. Во втором случае стоимость вещицы вырастет до умопомрачительных цифр, но и в первом курительный атрибут будет стоить очень дорого, потому что древесину вываривают, высушивают и обрабатывают вместе со слоновой костью целый год. Всё это Ардашев узнал от приказчика французского магазина на Баб-Эль Хадид — главной улицы европейской части Каира, — когда выбирал подарок отцу на шестидесятипятилетний день ангела. Скромного жалованья драгомана тогда бы едва хватило даже на самую дешёвую пенковую трубку, если бы не оставленный купцом Папасовым солидный гонорар за возвращённый эскиз Леонардо да Винчи[66]. Родитель, получив по почте столь дорогой курительный прибор из слоновой кости, расчувствовался и поблагодарил сына не письмом, а международной телеграммой-молнией, отбитой прямо на адрес генерального консульства Российской империи в Египте.
Три монаха-францисканца с унылыми лицами, перебирая чётки и шепча молитвы, сидя на куске брезента, пялились в небо, будто ожидая увидеть между тучами лик Господа.
Чайки, кружившие над судном, заголосили ещё громче, когда «Святая Мария» приблизилась к двум островам-соседям. Мастерски минуя отмели, капитан подошёл к причалу с уже убранными парусами, и судно почти остановилось. Заработал барабан брашпиля[67]. Вслед за ним полетела в море и цепь. Но вскоре её бег замедлился — якорь упал на дно, и боцман повернул ручку стопора. Бросили сходни, и все двенадцать вояжёров ступили на берег. Здесь гостей ждал монах в хабите и сандалиях, подпоясанный верёвкой с тремя узлами и чётками, висевшими на ней. На его груди виднелся деревянный крест.
— Buongiorno![68] — воскликнул он на итальянском и, к радости двух милых мадемуазелей, тут же перешёл на французский: — Дамы и господа! Я рад видеть вас на земле, принадлежащей нашей обители. Прошу следовать за мной. Нам предстоит небольшая двухчасовая экскурсия. Надеюсь, вам будет интересно. Согласно древней легенде, Кассионе возник по велению Господа. Когда-то остров был довольно
