Венская партия - Иван Иванович Любенко

— В семь утра, по окончании утрени в храме францисканцев, и в три пополудни. Но иногда, когда мало туристов, он делает и один рейс в день. Тогда шхуна отходит часов в одиннадцать-двенадцать. Господин Манчиони терциарий.

— Кто?

— Так называют мирян, входящих в орден Святого Франциска, которые живут как обычные люди, а не как монахи, но соблюдают устав Третьего ордена Святого Франциска. Терциариями были Данте, король Людовик IX Святой и даже Микеланджело.

— Надо же, как интересно, — задумчиво выговорил Ардашев.

— Так вы берёте рясу или нет? Она вам очень к лицу. Супруга будет обескуражена, когда поймёт, что, кроме вашего обнажённого тела, под ней ничего нет! Представляете, какой фурор! Интрижка с собственной женой!

— Пожалуй, в другой раз.

— Очень жаль.

— У меня к вам есть более интересное предложение.

— Я, кажется, догадываюсь, о чём вы, — радостно подмигнул светописец. — Интересуетесь нагими красотками? Ох! — Он причмокнул губами. — Голые танцовщицы, спортсменки, гимназистки, негритянки, персиянки… Возьму по пятьдесят крейцеров за каждую. Изволите выбирать снимки?

— Простите, но я не это имел в виду.

— И? — Фотограф подпёр указательным пальцем подбородок. — А что же тогда вам надо? Что-нибудь этакое необычное? Аmour vulgaire?[61]

— Вы, я видел, довольно много делаете снимков на пляже, надеясь, что потом люди выкупят эти фотографии. Но ведь далеко не все приходят за ними?

— К сожалению, это так, — развёл руками мастер. — Процентов двадцать-тридцать карточек мне удаётся сбыть, а остальные я выбрасываю через пару недель.

— А почему не раньше?

— Отдых в Фиуме, как правило, длится две недели. Бывает, перед отъездом кто-то вдруг является и спрашивает, не остались ли фотографии, от которых он ранее отказался на пляже.

— А вы датируете каждое фото?

— Конечно.

— Я бы хотел взглянуть на снимки за двадцатое и, возможно, двадцать второе и двадцать третье июня. Они у вас остались?

— Несомненно. А почему вас интересует именно этот период времени?

— Видите ли, моя жена гостила у подруги в Фиуме в эти дни. Когда она вернулась, я почувствовал холод в наших отношениях. У меня закралось сомнение в её верности. Вот я и подумал: а что, если она случайно попала на вашу камеру-обскуру[62] вместе с каким-нибудь ухажёром?

— Матримониальные страсти? Флирт? Адюльтер? Ревность? Как я вас понимаю и сочувствую!

— Вы очень отзывчивы.

— В таком случае вас могут заинтересовать негативы и с уже проданных снимков, верно?

— Да-да, и они тоже.

— Хорошо. Я соберу вам уже готовые карточки и напечатаю новые, но с одним условием: вы купите у меня их оптом за… за… — Мастер уставился в потолок и наконец решился: — Тридцать гульденов.

— Позвольте, сударь, но ведь это шестьдесят крон! Да и как я узнаю, что среди тех карточек не будет более ранних или более поздних?

— Спросите любого прохожего, кто такой Петер Вамош, и он ответит: совесть этого человека также чиста, как родник, бьющий из горной пещеры и дающий начало реки Фиуме, в честь которой и назван город.

— Десять гульденов, или я ухожу.

— Пятнадцать.

— Договорились.

— Буду ждать вас завтра с трёх до пяти пополудни. Снимки, отпечатанные с негативов, успеют высохнуть.

— Отлично. До свидания, господин Вамош!

— А задаток?

— Но о нём и речи не было! — возмутился Клим.

— Так давайте обсудим этот пустячный вопрос. А то ведь всякое может случиться. Я буду корпеть день и ночь над проявителями, закрепителями и пластинами, а вы возьмёте и передумаете?

— Сколько вы хотите?

— Десять гульденов.

— Хватит и пяти.

Ардашев протянул купюры.

— Уговорили, — тяжело вздохнул фотограф и сунул деньги в карман.

— Честь имею кланяться.

— И вам доброго здоровьица!

Клим покинул фотоателье. Он решил нанять извозчика, чтобы полюбоваться панорамой города, разрекламированной на открытых письмах, выставленных во всех газетных киосках.

Глава 13

Художник

Фиуме остался позади. Солнце двигалось на запад, цепляясь за верхушки деревьев, бог весть как выросших на отрогах серых скал. Дорога петляла над самым обрывом, становясь всё каменистее и уже. Когда она превратилась в тропу, пригодную лишь для пешей прогулки, экипаж остановился.

— Дальше только пешком, — сообщил возница. — Метров двести придётся пройти до смотровой площадки.

— Подожди меня, любезный, — спрыгивая с коляски, выговорил Ардашев и зашагал вперёд, иногда опираясь на трость.

— А вы точно вернётесь? — послышалось сзади.

— Ну конечно! Что за глупый вопрос? — прокричал в ответ дипломат и продолжил путь.

Он легко добрался до вершины, разгоняя удивлённых сусликов, смотрящих вслед спешащему человеку. Из колючих кустов каперсов с белыми соцветиями выползла змея и вновь скрылась в зарослях чемерицы, такой же опасной для человека, как и её яд. Шум ветра, стрекотание цикад и отдалённый крик чаек наполнили звуками пространство, сдобренное ароматом ирисов, лаванды и зверобоя. В кроне растущего на отдалении вяза пела славка-черноголовка.

Последние десять шагов привели Ардашева к конечной цели прогулки. Прямо перед ним раскинулся залив и город, лежащий у подножия горной цепи.

— Надеюсь, сударь, вы пришли насладиться природой, а не свести счёты с жизнью? — послышался чей-то голос.

Клим повернулся. На него смотрел художник в широкополой шляпе, из-под которой сразу обращали на себя внимание умные живые глаза. Аккуратные усы и бритый подбородок добавляли и без того приветливому лицу доброты и открытости. Он стоял под большим раскидистым дубом у переносного этюдника, но не с кистью и красками, а с початой бутылкой вина и наполненным на треть хрустальным бокалом, игравшим золотом на солнце, хотя все перечисленные атрибуты живописца были при нём. Холст, краски, кисть — всё было на месте. Он улыбнулся и пояснил:

— Теперь я вижу, что вы нездешний и мне не стоит беспокоиться. Дело в том, что эту каменистую площадку горожане окрестили колыбелью смерти. Летом и осенью — в свадебную пору — самоубийцы бросаются в пропасть именно отсюда. Здесь же потом находят их прощальные записки. Некоторые обнаруживают сразу, а другие попадаются спустя время, когда ветер выгонит их из зарослей травы или кустов. Чаще всего гибнут девицы. Они сводят счёты с жизнью из-за несчастной любви. Влюбится юная итальянка в хорвата или венгра, а родители — на дыбы. Вот тогда и летят в пропасть молодые тела. А в прошлом году и юноши зачастили на встречу с Господом. Причина всё та же — патриархальная отсталость. И ведь ничто не учит местное население!

— Упрямство — признак глупости, — согласился Ардашев. — А вы, я вижу, отмечаете окончание кропотливой работы?

— Угадали. Десять дней трудился.

— Что ж, поздравляю!

— Спасибо! Составите компанию?

— Я бы с большим удовольствием, но вечером у меня важная встреча.

— Жаль. А