Венская партия - Иван Иванович Любенко
Инспектор ничего не ответил. Он лишь кивнул и велел кучеру трогаться.
Глава 12
Фотограф
Выбрасывая вперёд трость, дипломат зашагал по тротуару. Полицейский экипаж простучал колёсами мимо. «Ну что ж, наживку я закинул. Посмотрим, поймается на неё господин Ковач или нет».
Клим вдруг остановился и щёлкнул крышкой карманных часов: стрелки показывали одиннадцать с четвертью. «А теперь стоит заглянуть в фотосалон. Чем чёрт не шутит, вдруг повезёт?» — подумал Ардашев и махнул тростью скучающему извозчику.
Коляска тотчас поравнялась с пешеходом.
— Виа Элизабетт, 8, — велел седок вознице. — Долго ехать?
— Минут двадцать, — бодро пообещал автомедон, и фаэтон заколесил по городским улочкам.
«Насчёт камеры хранения я не ошибся, — рассуждал про себя Ардашев. — Не зря нас учили на курсах: чтобы отыскать человека, поставь себя на его место и подумай, где лучше спрятаться. Там его и надо искать. Ну хорошо, допустим, Шидловский жив. Но почему тогда он только вчера забрал саквояж из камеры хранения? А кто убил Новака? Тоже он? Получается, что он убрал учителя, чтобы тот не передал мне чертежи гироскопа? Только надо понимать, что сами чертежи — ещё полдела. Старик так и не придумал, как заставить колесо гироскопа разгоняться до нужной скорости, чтобы оно было в состоянии управлять рулями торпеды. К тому же Шидловский, если бы захотел, мог бы отравить учителя медленнодействующим ядом перед своим отъездом в Фиуме. Зачем ему меня дожидаться? Вполне вероятно, что за мной уже следят. Хвост появился ещё в Вене. Правда, та слежка мне показалась весьма неумелой. Но в Триесте и Фиуме — всё спокойно. Тут либо шпик — профессионалист высокого уровня, либо убийство Новака никак не связано со мной. Пожалуй, последняя гипотеза похожа на правду, но верная она или нет, выяснится очень скоро… Представим, что надворный советник жив и ходит за мной по пятам. Сразу же возникает вполне логичный вопрос: зачем ему это нужно и для чего он приехал в Фиуме? Неужели чтобы своим исчезновением отвести от себя подозрение и спокойно придушить старого учителя и отставного капитана? А что, если Клосен-Смит лукавит и Аким Акимович получил такое задание, о котором я и не догадываюсь? Своим заплывом в никуда он обеспечил себе алиби, убрал двух австрийцев, а теперь залёг на дно с новыми документами и ждёт, когда всё утихнет, чтобы на каком-нибудь нашем торговом судне вернуться в Одессу, а потом и на Певческий Мост? А меня послали его разыскивать для отвода глаз, дабы придать правдоподобность исчезновению второго секретаря. Тогда господин статский советник — мастер интриги и обмана! Он водит за нос не только австрийцев, русского посла, консула в Триесте, инспектора Франца Ковача, но и меня». Ардашев достал фотографию исчезнувшего дипломата и ещё раз внимательно посмотрел на ничем не примечательную, а скорее даже отталкивающую внешность. «Нет, не похож этот очкарик на хладнокровного убийцу. А впрочем, как сказать! Маниаки[58] чаще всего напоминают интеллигентов — врачей или учителей. Оттого жертвы и доверяют им… А кто эти две совершенно разные дамы: баронесса Паулина фон Штайнер и Амелия Хирш? Обе из Вены. Первая уехала после получения какой-то телеграммы, пришедшей во вторник, то есть уже через два дня после исчезновения её недавнего спутника, а вторая и бровью не повела, когда рядом отдыхающий с ней мужчина не вернулся к кабинке. Более того, она забыла далеко не дешёвые заколку с бирюзой и зеркальце с крупной жемчужиной в собственной купальне и даже не вернулась за ними. Разве не странно? Опять один туман и никакой ясности. Не зря покойный Ферапонт называл меня слепым поводырём[59]. Ах, дружище, почему ты тогда меня не послушал?..»
Экипаж остановился, и Ардашев увидел перед собой вывеску: «Фотосалон». Отдав семьдесят крейцеров, он спрыгнул с коляски и направился к входной двери.
Звякнул дверной колокольчик. Внутри никого не было, если не считать пробежавшую перед ногами мышь. На стенах висели улыбающиеся с картона дети, новобрачные, бравые солдаты и весьма симпатичные красотки. Он вошёл в комнату. Пахло сыростью, как обычно в помещениях всех приморских городов, и жжёным магнием.
Прямо перед ним торчал деревянный фотоаппарат на колёсиках. Клим вспомнил, как всего два года назад из объектива подобного, вполне невинного устройства вылетела пуля, угодив клиенту в лоб. Это случилось в тот самый момент, когда ничего не подозревающий фотограф, набросив на голову накидку, воскликнул: «Внимание! Снимаю!»[60]
— Есть кто-нибудь? — окликнул хозяина Ардашев.
Скрипнула дверь, и точно из ниоткуда появился человек в очках, с мушкетёрскими усами и козлиной бородкой.
— Желаете сняться? Какой интересует вид? Есть горы. — Он указал на фанерные вершины, стоявшие тут же. — Можно подобрать любое одеяние.
Светописец отодвинул штору и открыл взору длинную вешалку с разными убранствами, достойными костюмерной любого провинциального театра: гусарский доломан, китель морского офицера, фрак, визитка, монашеская ряса.
— Некоторые предпочитают арендовать дамские наряды для любовных утех: свадебное платье, одеяние служанки, крестьянки и знатной дамы XVIII века. Имеются и парики. Что предпочитает ваша возлюбленная?
Клим приблизился к монашескому облачению и начал рассматривать пояс из верёвки с тремя узлами.
— О! Прекрасный выбор! Шерстяная ряса с капюшоном монаха-францисканца, именуемая хабит! — радостно воскликнул фотограф и, сняв с вешалки одеяние, спросил: — Возьмёте? На ночь? Сутки? Или больше?
— А что это за верёвка на поясе с тремя узлами? — пропустив вопрос, поинтересовался Ардашев.
— Каждый узел символизирует один из пунктов монашеского обета: бедность, послушание и целомудрие. Орден уже не так популярен, как в Средние века, когда был удостоен чести сжигать еретиков.
— Говорят, где-то неподалёку есть их монастырь?
— На острове Кассионе. Дважды в день со стороны пассажирского причала у мола Марии Валерии отходит шхуна к этому острову. Она принадлежит капитану Аугусто Манчиони.
— А как он выглядит?
— Высокий худой. Усы тонкой ниткой, как у вас. Глаза пустые, как у мёртвого ската. Взгляд до самых пяток пробирает. Неприятный фрукт. Но зато моряк отменный. С ним вам не страшна никакая буря. Говорят, он человек барона Риччи. Но здесь все, у кого есть суда, подчиняются Риччи. Иначе нельзя. У самых независимых и строптивых рыбаков лодки давно сгорели.
— В котором часу
