Комедия на орбите - Инна Люциановна Вишневская
Но если бы одно только это — извечное столкновение добра и зла — увидел сегодняшний писатель, пьеса Ибрагимбекова не представляла бы того острого интереса, который она вызвала у читающей публики, у театрального зрителя. Драматург увидел и нечто другое, более сложное, более современно окрашенное.
Если вчера порядочными людьми могли считаться те, кто никого не обижает, никого не мучает, никому не причиняет зла, то сегодня эти люди, пассивно «положительные», равнодушно-добрые, уже не могут называться хорошими людьми. Одно только неучастие в зле еще не может почитаться добром. Былые рамки порядочности падают, словно планки высоты, взятые новыми рекордами. Новые нравственные «планки» устанавливают сегодня и драматурги вместе со всем народом.
Такие новые нравственные высоты утверждаются и в пьесе «Женщина за зеленой дверью», пьесе, пересматривающей, переоценивающей даже самые устойчивые понятия, вроде, например, человеческой порядочности. Тот, кто не заступился за обиженного, тот, кто прошел мимо преступника, не наказав его, тот, кто равнодушие выбрал своей философией,— это человек непорядочный, недобрый, близкий по своему душевному миру к обидчикам, к мучителям, к совершающим преступления.
Так думает сейчас советский драматург Ибрагимбеков, и это уже не только национальная форма мышления. Его пьеса «Женщина за зеленой дверью» уже не только национальная по форме пьеса. Раздумья писателя, его тревога за несовершенство человеческой натуры становятся раздумьями и тревогой всего человечества. На повестке дня целой планеты стоят эти раздумья о равнодушии и активной борьбе, о «доброй» всеядности и резкой непримиримости к компромиссу, об умении тихо устраниться из политических битв и неумении мириться с несправедливостью, с унижением человека человеком.
Всякий, кто будет внимательно читать пьесы одного из старейших наших драматургов — Юозаса Грушаса, переживающего сегодня неповторимую весну своего таланта, третью его молодость, обязательно поймет, что Грушас литовец. Это станет ясным даже не только потому, что раскинутся на страницах произведений Грушаса названия и имена, неразрывно связанные с литовской культурой. Это станет ясным из особой манеры письма — чуть тягучей, философски-раздумчивой, трудно подвижной, натуралистически добротной, лишенной быстрой, живо порхающей шутки, столь присущей, например, народам Грузии или Армении.
Но наиболее привлекательна драматическая литература Грушаса своей всеобщностью, глобальностью поставленных проблем. Интерес, вызванный такой, например, драмой Грушаса, как «Тайна Адомаса Брунзы», можно квалифицировать как интерес к всеобъемлющей проблематике пьесы, как интерес к вопросам, занимающим не только литовского зрителя и читателя, но всего советского зрителя и читателя, более того — читателя и зрителя далеко за пределами нашей страны. Каковы же эти проблемы, эти вопросы, поднятые Грушасом? Может ли человек иметь безупречное, светлое настоящее, если в прошлом он совершил преступление, проступок, непоправимую ошибку? Имеет ли наше прошлое свою жизнь в настоящем или же оно обрывается, где-то заканчивается? Свободен ли человек от тяжкого груза дурных поступков, совершенных когда-то, или они, эти дурные поступки, будут вечно, словно дамоклов меч, висеть над его головой? И так ли уж важно, в каком виде предстает прошлое,— покрыто ли оно тайной, открыто ли оно для взглядов окружающих, тайна не снимает душевных мучений. Может ли человек социалистического мира делить свою нравственность — безнравственное вчера и добродетельное сегодня? Все эти вопросы задает Юозас Грушас и своим землякам — литовцам, и людям всего мира. Каждый из них должен сегодня ответить на сложнейшие вопросы, заданные писателем, не ответив — нельзя существовать дальше. И именно в этой настойчивой безотлагательности ответов кроется и особый драматизм, особый нервный, живой темперамент пьес Грушаса. Не только его Адомас Брунза, но и все мы должны совершить в душе своей некий нравственный смотр, соотнести прошлое и настоящее, понять, что они нераздельны. И, поняв это, стараться уже никогда не омрачать своего настоящего, потому что оно уйдет в прошлое, но останется грозным духовным судией.
Много можно было бы приводить подобных примеров, когда драматургия братских республик становится сценической литературой всего советского народа, огромного всесоюзного репертуара. Но дело, в конце концов, не в примерах, не в перечислениях. Дело в том, чтобы заметить активное приобщение проблематики целого ряда национальных пьес к проблематике мирового значения, «наполнения» всеобщего.
Необыкновенно выросли и сами драматурги братских республик. Их творческий вклад стал заметным не только в репертуаре, но и в теоретической нашей мысли, в гражданском самосознании художника, в понимании роли писателя как духовного наставника поколений, как глашатая правды и добра, голос которого должен быть слышен во всех самых отдаленных уголках души человека, во всех самых отдаленных уголках планеты.
Послушаем, как говорят сегодня о своем труде, о смысле драматургии, о роли писателя некоторые драматурги из братских республик. Возьмем наугад несколько выступлений.
Говорит молдавский драматург Ион Друцэ:
«…Театр в наше время одна из форм искусства, которые не стареют, не уходят вместе с уходящими годами. Театральная слава, театральная легенда, театральный успех, театральная образность живут десятилетиями. Существует странный парадокс — быстро забываются и исчезают из памяти как раз фильмы, кинематограф сегодня не обретает в народной памяти столь долгой жизни, сколь искусство театра. Странный парадокс. Запечатленное навсегда в кинематографе — выдыхается, быстролетное искусство театра — сохраняется. Такая ситуация сложилась именно сейчас, в наши дни. Чем объясняется эта загадка? Думаю, что в первую очередь качеством литературы, особой, исповеднической миссией театра, особым, личностным его участием в жизни людей. Нынешний наш театр глубоко это понял. Само собой понятно, какими же должны быть наши пьесы, чтобы поддерживать современный взлет театрального искусства. Надо уметь писать яркую современность, надо чувствовать мускулатуру реплики, надо различать глубинные подтексты психологии. И главное, что мы, драматурги, должны ощущать постоянно,— это дыхание публики, без учета ее интересов — нет живого театра.
Я думаю, что нельзя всю жизнь писать только о своей республике, только о людях этой республики. Так возникает опасность повторов, национальной замкнутости. Писатель маленького народа обязательно должен говорить на всех «творческих языках» своей страны, чтобы выйти в конце концов и к мировому читателю. Велика сегодня роль писателя в мире, и это надо уметь понять, не прикрываясь глупой и ложной скромностью. Надо так представлять свою роль, чтобы думать, будто с уходом Толстого из Ясной Поляны мир потерял точку опоры, потерял равновесие. Люди всегда знали, Толстой не допустит, чтобы нарушалась
