Комедия на орбите - Инна Люциановна Вишневская
В современном репертуаре особенно заметны такие новые пьесы Арбузова, как «Вечерний свет», «Старомодная комедия». Они особенно заметны, эти пьесы, потому, что идут как бы наперекор общему потоку, как бы не вписываются в наиболее распространенный тип современной драматургии. Арбузов остается верен себе. Он и всегда любил острую, сильную, шумную, яркую мелодраму. Он и всегда проповедовал в драме прихотливый мир человеческих эмоций, которые подчас оказываются сильнее, богаче, справедливее холодного разума. Он и всегда считал, что человеческая воля самый крепкий алмаз на земле, что человек может переменить всю свою жизнь даже за час до смерти.
И Арбузов ни в чем не изменил себе сегодня, не случайно одна из его последних пьес так и называется «Старомодная комедия». Здесь примечательно это слово «старомодная». Да, Арбузов остается «старомодным», он проповедует в искусстве как главное эмоции, считая именно их основным горючим для драмы. Но «старомодность» Арбузова мнимая, она нужна современности, эпохе научно-технической революции необходимы рыцари пламенных человеческих страстей, трубадуры сильных человеческих чувств.
Автор «Гостиницы «Астории», «Персонального дела», «Океана» — Александр Штейн тоже не живет сегодня отзвучавшими аплодисментами. На его писательском счету выходящие одна за другой новые драмы, написанные в собственно «штейновском» жанре, жанре, сплавленном из героики, биографической пьесы, поэтической оратории, дневниковых записей, личных мемуаров, писем друзей. На современную сцену пришли «У времени в плену», «Поющие пески», «Версия», «Жил-был я» — своеобразные драматические «новеллы» Штейна, пьесы, рассказывающие об интеллигенции и революции, о художниках, познававших, принимавших революцию как новую и единственную свою судьбу. В центре новых штейновских пьес встали такие самобытнейшие человеческие и писательские натуры, как Александр Блок, Всеволод Вишневский, Борис Лавренев. Уже одни эти «драматические» имена определили собой и накал драматургии, темперамент посвященных им пьес. Сегодняшний зритель, сегодняшний день с интересом вглядываются в лица штейновских героев. Их судьбы вполне соотносятся с теми нравственными поисками, которые ведут современные художники, современная интеллигенция на всем земном шаре.
Арбузов и Штейн — это всего лишь два имени, две творческие судьбы, на примере которых хотелось показать, что старшее поколение драматургов активно участвует в новых днях современной драматургии.
В такие периоды, когда на сцену ощутимо приходят новаторские тенденции, нужно особенно бережно поддерживать и все лучшее, что уже создано собственно советской культурой в ее развитии. Искусство, между прочим, отличается от техники еще и тем, что новое в технике как бы упраздняет предыдущее открытие,— ну кому, действительно, нужна лучина в свете электрической лампочки?
В искусстве же не упраздняется ничего, кроме бездарного и фальшивого. Истинное и талантливое не уходит вместе с движением времени, вместе с появлением новых стилистических манер, новых средств художественной выразительности. Шекспир так и остается Шекспиром, хотя, как понятно, многое, если не все, изменилось на сцене с его поры.
Но и здесь важна диалектика. Всемерно поддерживая уже сложившуюся культуру мышления, культуру письма, мы должны быть предельно внимательными, предельно доброжелательными и к росткам нового, чтобы не отбросить наш театр назад, чтобы не лишить его свежей проблематики, молодых имен под предлогом того, что многое еще несовершенно.
Ну, скажем, такой не простой сейчас для нас вопрос, как язык литературного произведения, тем более что мы говорим о драматургии как о высокой литературе.
В целом ряде произведений, посвященных героям эпохи научно-технической революции, мы встретим немало специальных технических слов и понятий, связанных с той или иной отраслью производства. В текст пьес подчас входят фразеология газеты, терминология служебных кабинетов, протокол заседаний, телеграфный язык селектора, пунктирная скоропись производственных приказов, обрывистая речь людей, абсолютно понимающих друг друга.
Легче всего было бы сказать, что все это не художественный, не литературный язык, не тот богатый русский язык, на котором писали, к примеру, Тургенев и Чехов. Легче всего сказать так. Но если мы действительно скажем так, то скорее всего снова добьемся вегетарианского, дистиллированного языка, что еще хуже любого жаргона.
Я думаю, мы будем правы, если поверим, что эта мгновенная запись разговорного языка нынешних драматических персонажей, этот мелькающий сленг служебных, производственных отношений отстоится, отшлифуется. Будем надеяться, что из него уйдет все случайное, безвкусное, бездуховное, останется новый пласт литературного языка, без которого уже трудно будет представить нашу драматургию. Литература намывает новые слова в океане жизни, и совершается это непрерывно.
Мы должны иметь маяки, но мы не можем бесконечно повторять их цвета, их опознавательные знаки. Маяки создаются и сегодня. Новые краски языка загораются и сейчас. И стоит вспомнить, как возмущенно бранили Островского за грубый язык его героев, за мужицкую речь, далекую якобы от жизни, в то время как колумб Замоскворечья открыл людям новый язык, язык, еще более приближенный к жизни, нежели язык самого Гоголя.
А разве так уж гладко входил в жизнь язык классических творений Шолохова? А не удивляло ли нас некогда тяжеловесное, открыто горячее слово Панферова?
Все дело в том, чтобы полнее, яснее, энергичнее обрисовывался характер нашего современника. И все, что на пользу этому характеру, все, что раскрывает его, то остается в языке драматургии, то и становится языком литературным.
И еще одна явственная примета современного театрального быта. Люди ходят в театр. Они и всегда, естественно, ходили в театр, любили его, много о нем спорили, почитали его своим учителем, своим духовным наставником. Но сегодня заметна какая-то особенная тяга людей к театру, царит, если так можно сказать, приподнятое театральное настроение.
Когда-то, в былые времена, театру посвящались самые страстные, самые нежные слова, к нему обращались как к любимой, к нему спешили на свидания, о нем мечтали, о спектаклях как о самом главном в жизни рассказывали друг другу в личных письмах. Именно так относился к театру своего времени Белинский, именно так понимал театр своего времени Герцен, необыкновенно ценили театр, видели в нем движущуюся эстетику, движущуюся идеологию русские революционные демократы.
В какие же периоды пробуждается особое внимание к театру, в какие периоды он выходит на главные рубежи современности? Вероятно, дело не только в том, что складывается блестящая актерская плеяда, что появляется высокая драматургия, что поражает силой психологического анализа режиссерское мастерство. Конечно, без всего этого нет и не может быть взлета театра, его расцвета, его волшебной власти над умами и сердцами. Но и прекрасные актеры, и богатая сценическая литература, и острое режиссерское мышление — лишь основа, лишь база для расцвета театра. Нужно еще нечто. Что же?
Я думаю, повышенному интересу к театру в те или иные эпохи способствует еще и сама общественная ситуация,
