Ремарк. «Как будто всё в последний раз» - Вильгельм фон Штернбург
Поэтому его аргументацию в те месяцы 1929 года надо признать честной. И только с этой точки зрения можно объяснить некоторые его высказывания о политической ситуации в Германии. Никакого мнения о Гитлере, например, он не имеет, потому как ничего он о нем не знает. Да и в самом немецком народе он больше не ощущает тяги к войне. Чего никак нельзя сказать о националистах и генералах рейхсвера, и это еще до 1933-го ясно тем, кто наблюдает за развитием событий в поздние веймарские годы пристальнее, чем Ремарк. И как можно не иметь еще своего мнения о Гитлере осенью 1929-го, даже если учесть, что первого крупного успеха национал-социалисты добьются позднее, — на выборах в рейхстаг в сентябре 1930-го. Все-таки еще до этого каждый немец может узнать из газет, на каком языке нацисты говорят и пишут о книге Ремарка и своих планах. Он не представляется аполитичным, он таковым является. Что не мешает его книге вызывать совершенно другое эхо, нежели то, которое слышится ему. Недаром Эггебрехт заметит позднее: «Хотел он этого или не хотел, но Ремарк все же стал событием политического значения, популярным глашатаем демократически-гуманных взглядов».
В архиве Ремарка сохранилась статья «Тенденциозны ли мои книги?», написанная в 1931–1932 годах и, по-видимому, оставшаяся неопубликованной. Этим текстом писатель хотел защититься от обвинений в том, что своим романом «оказывает губительное влияние на молодежь, убивает благородные чувства патриотизма и стремление к героическим поступкам — те высшие добродетели тевтонской расы, что присущи ей с незапамятных времен». Ответ Ремарка звучит так, будто написан в конце XX века: «Если какая-нибудь глубинная идея и владела мною, то это были любовь к Отечеству — в истинном и высоком, а не в узком и шовинистическом смысле слова — и прославление героизма. Однако это чувство не имеет ничего общего со слепым, восторженным приятием кровопролития на полях сражений и современных методов ведения войны с массированным использованием техники. Война во все времена была изуверским инструментом в руках обуреваемых жаждой славы и власти, всегда противоречила принципам справедливости, присущим нравственно здоровым людям. Войне не может быть оправдания, даже если ею грубо оскорблено чувство справедливости. Патриотизм, безусловно, — высокое и светлое понятие, но с тех пор, как волна национализма накрыла наш мир, а его адепты сеют семена ненависти и проповедуют насилие и произвол, шовинизм превратился в крайне опасное явление; его можно наблюдать в любой европейской стране, будь то Италия или Германия».
Выделяя в качестве примера государства, в одном из которых фашизм уже пришел к власти, а в другом стал мощной политической силой, Ремарк показывает, что он отлично понимает, откуда миру грозит опасность. На фоне многих публичных высказываний иного рода еще более зримой становится направленность романа «На Западном фронте без перемен». К тому же Ремарк подчеркивает, «что у борца в наше беспокойное время отваги меньше, чем у того, кто рискует объявить себя пацифистом».
Молчание многих метров, хотя роман Ремарка давно читают во всем мире, а полемика поутихла, вызывает у него горечь и досаду. «Надо же радоваться, если эти люди хотя бы замечают появление таких книг». Он явно ошеломлен реакцией Томаса Манна, чей роман «Волшебная гора» ставит очень высоко. Даже через два десятилетия, в 1952 году, в интервью журналу «Шпигель» он скажет: «В 1933 году он не хотел показываться со мной на улицах Асконы, опасаясь, по его словам, потерять читателей в Германии. Манна никогда и не запрещали. Он возмутился лишь тогда, когда его, не имеющего аттестата о среднем образовании, лишили в Бонне звания почетного доктора». Знаменитые писатели действительно не переносили друг друга, и, судя по словам Ремарка, бес честолюбия долго не давал им покоя. Едкое замечание об отсутствии аттестата — фрейдистского качества, да и слова о колебаниях Манна в ранние годы гитлеровской диктатуры — его нерешительность горячо обсуждалась тогда в эмигрантских кругах — звучат не очень убедительно. Но и его соперник не отличался в этом противостоянии особой деликатностью. Об этом говорят не только уже приведенные нами записи из дневников. На раутах в Швейцарии, а позднее в Калифорнии они откровенно сторонились друг друга. Регулярные чтения в доме Маннов на тихоокеанском побережье посещали по приглашению хозяев все знаменитые эмигранты, Ремарк там замечен не был. Их разделяли не только художественные миры. Абсолютно разным был подход к жизни. Ночная жизнь Ремарка, его любовные связи были у всех на виду. Томас Манн, державший свои чувственные желания в узде, как это и положено степенному буржуа, давал им волю в своих дневниках. Денди с эскортом из голливудских красавиц должен был вызывать у него раздражение, которое могло констатироваться в подсознании уже как зависть. Очень внимательно отслеживая число продаж своих книг, он с гневом, а по мнению некоторых очевидцев, даже с ненавистью наблюдал за ростом тиражей и экранизацией романов «неполноценного» писателя. Правда, столь уж негативным, каким его обрисовал Ремарк, поведение собрата по перу все же не было. Так, в связи с политическими атаками на фильм, снятый по роману «На Западном фронте без перемен», Томас Манн в весьма резких выражениях высказал свое недовольство той, по его мнению, вялой позицией, которую заняла Прусская академия искусств в конфликте между создателями картины и желтой прессой.
Бертольт Брехт, Генрих Манн, Франц Верфель, Альфред Дёблин, Лион Фейхтвангер, Роберт Музиль, часто высказывавшиеся в статьях, письмах, дневниковых записях о произведениях своих современников, тоже не оставили сколько-нибудь обоснованных суждений о творческих способностях их самого читаемого собрата. И тому были причины. Роман Ремарка шел нарасхват, и многие признанные мастера
