Ремарк. «Как будто всё в последний раз» - Вильгельм фон Штернбург
Уже вскоре после публикации романа, в феврале 1929 года, Ремарк пишет Хансу-Герду Рабе, другу юности, о своем отношении к берлинской интеллектуальной элите: «Сейчас я в стороне от всего, так как ненавижу окололитературную среду, и ты бы тоже ее запрезирал, если бы тебе довелось лицезреть этих людей. Спесь прямо-таки прет из них, они откровенно любуются собой, дают интервью при каждом удобном случае. От этого так воротит, что клянешься себе никогда ничего подобного не делать». Однако он туг же лукаво и не без тщеславия добавляет: «Кстати, это и умнее, ведь ты таким образом привлекаешь к себе больше внимания».
Интересно, какие чувства испытывали коллеги Ремарка, когда в сентябре 1929 года родственник и тезка известного норвежского писателя Бьёрнстьерне Бьёрнсона предложил присудить ему Нобелевскую премию мира, найдя поддержку у двух членов комитета? Впрочем, времени для злословия у них просто не было, ибо правители Германии сразу же дали понять почтенным господам в Осло, что оказание такой чести Ремарку стало бы крайне нежелательным и чреватым опасными последствиями событием. И предложение было отклонено послушным комитетом с формулировкой «Negative pacifism is not enough»[37]. Выступая затем перед парламентом, докладчик сослался для пущей важности на «the active spirit of peace»[38] в произведениях Толстого и Берты Зутнер: «In my opinion, Remaque's book does not do this inspite of all its great qualities»[39].
Шумиха вокруг романа, молчание, а то и колкости собратьев по перу заставляли Ремарка нервничать, уходить в глухую защиту. Однако еще сильнее угнетало предчувствие, что успех повторить не удастся и что мерилом каждого нового его сочинения будет отныне «На Западном фронте без перемен». Не только противники, но и многие из числа интеллектуальных заступников Ремарка с нетерпением ждали момента, когда легковесный, по их мнению, писатель провалится, опубликовав новый роман.
Слава двулика, как Янус. Всего лишь за несколько месяцев Ремарк взошел на ее вершину и обрел материальную независимость. Однако именно стремительность восхождения затрудняет дыхание, приводит к тяжелейшему стрессу. Уже в июне 1929-го он не в состоянии скрыть в одном из интервью, сколь обременителен для него кредит доверия, полученный от читающей публики: «Если бы все упреки были справедливы, а герои и события выдуманы, я чувствовал бы себя теперь намного свободнее и увереннее. Точно бы знал, что я хороший писатель. А так будущее кажется мне туманным. Вот я и пытаюсь выпутаться из этого положения. Мне надо начать все с самого начала». «Я не ставил своей целью создать художественное произведение, — подчеркивает он, беседуя весной 1930 года с корреспондентом одной из амстердамских газет. — Высший идеал вижу в том, чтобы талантливо писать для всех». Читатель чувствует в этих интервью чуть ли не панический ужас, который вызывает у Ремарка успех: «Предпочитаю быть просто человеком, чем именитым художником»... При этом Ремарк не упускает возможности поддеть «высокомерных» мастеров слова: «Многие книги представляют собой выдающиеся художественные произведения, но они слишком художественны, чтобы нравиться массам». При перемене местами причины и следствия такое высказывание может лишь означать, что ему это, по его собственной оценке, бесспорно удалось.
Ситуация, в которой находился Ремарк, красочно описана Эрикой и Клаусом Манн в книге «Escape То Life»[40]. «Что же произойдет теперь? Оправдает ли звездный новичок возлагаемые на него надежды? Во всех литературных кругах только и слышится: Что же выдаст Ремарк теперь? Что последует за “На Западном фронте без перемен”? “Лучше всего без перемен”, — сказал какой-то острослов, не пощадив творца, который достиг вдруг заоблачных высот и боится сорваться вниз, если решит сотворить новый бестселлер». Тут, что называется, не убавить и не прибавить.
Бежать от всеобщего внимания — такой будет вскоре реакция Ремарка. «Шерль» уже помог ему в этом, уволив своего сотрудника через пару дней после начала публикации романа в «Фоссише цайтунг», то есть в газете самого опасного конкурента. Не ответить на такой укол было невозможно. Зная, тем более, наперед, что имя писателя станет известно Альфреду Гугенбергу и восторга у владельца концерна не вызовет. Немецкие националы и их радикально настроенный лидер считали роман гнусной поделкой.
Отсутствие оклада с лихвой восполняется «золотым» дождем. О независимости от нормированной работы в офисе и от начальства он мечтал еще в Оснабрюке. Теперь эта мечта сбылась. Он переезжает в более просторную квартиру — в доме номер 5 на Виттельсбахерштрассе, — обставляет ее вместе с Юттой новой мебелью, одевается еще элегантнее и, скорее всего, позволяет себе теперь наслаждаться более изысканными коктейлями. Издательство счастливо завладеть автором, приносящим громадную прибыль, и дарит ему «ланчу» в роскошном исполнении. От публичных выступлений он отказывается, зато с еще большим усердием старается отвечать на письма, идущие к нему непрерывным потоком. «Получил Ваше письмо с обилием таких эпитетов, как зверский, подлый, мерзкий, клеветнический, — пишет он капеллану в Беккуме, ведущему себя как-то совсем не по-христиански, — и, откровенно говоря, дивлюсь Вашему настойчивому желанию получить от меня ответ. Только вот что же мне Вам сказать?» Полны благодарности строки из письма литературному редактору лондонской «Дейли геральд»: «Думаю, вы даже не можете себе представить, как меня обрадовало известие о том, что моя книга встречена в Англии с большим пониманием. Эта радость, поверьте мне, выходит далеко за пределы личного чувства, ибо вселяет в меня надежду, что мне, может быть, удалось внести свой вклад в достижение той высокой цели, что зовется человечностью».
Он обзаводится литературным агентом. Вести переговоры о правах на издание и экранизацию романа, кочуя по всему свету, ему не по силам. Отныне этим займется человек, которому он всецело доверяет, — продюсер, издатель и юрист Отто Клемент, знающий толк в этих профессиях. Он не только снимет с Ремарка тяжкий груз бумажных забот, но и
