Комедия на орбите - Инна Люциановна Вишневская

Гипербола, заострение, гротеск — все, чем владеет комедиограф Макаенок, все, что найдем мы, скажем, в такой комедии Шукшина, как «Энергичные люди», требует новых усилий от современной режиссуры, новых усилий от современного актера. И здесь хочется сказать вот о чем. Когда тот или иной режиссер приступает к постановке гоголевского «Ревизора» или «Дела» Сухово-Кобылина, он непременно ищет контрапункта реализма и фантазии, он непременно думает о том, чтобы в каждодневную, будничную явь заштатных городов и канцелярий ощутимо вползала, осязаемо входила жуть фантастического, тревога кошмарного, острота гиперболического.

Но, к сожалению, далеко не всегда наши режиссеры думают обо всем этом, прикасаясь к комедии современной, ну, например, к комедии Макаенка. В одном и том же драматическом театре, в Театре на Малой Бронной, идут два спектакля, иногда они почти сталкиваются: нынешним вечером — «Женитьба» Гоголя, завтрашним — «Трибунал» Макаенка. Я не говорю сейчас о масштабе талантов, но фактура обеих этих комедий кое в чем едина, конечно же гоголевский Башмачкин чудится в судьбе пастуха Колобка. И все же гоголевская «Женитьба» любовно и тщательно поставлена как фантасмагория, как гротеск, а макаенковский «Трибунал» — при том, что главная роль в этом спектакле великолепно сыграна Л. Дуровым,— остается нормально-бытовым спектаклем. с температурой 36 градусов, не более того.

Приблизительно такую же картину увидим мы и на спектакле Театра имени Янки Купалы в Белоруссии «Святая простота». Там, где нужен гротеск, там, где нужны преувеличения, там, где, по мысли автора, собаки обращаются в людей и люди превращаются в собак, ходят все те же обычные фигуры в «партикулярном» платье, слышатся все те же обычные, «бытовые» актерские голоса, и никнет сатира, и теряет смысл «фантастический реализм». В бытовом воздухе комедии, не прорезанном ослепительными молниями гротеска, не может произойти ничего из того, что придумал драматург Макаенок. Спектакль проходит в уважительном молчании, зрительный зал не сопереживает актерам, а значит, комедия и не играет своей миссионерской, своей воспитательной роли.

Гротесковая «прививка» к сатирической комедии, очевидная в последних работах Макаенка, все еще не почувствована в полной мере нашим театром, отчего проигрывают и сам драматург, и его произведения.

…В связи с комедиями Макаенка, особенно его пьесами последнего периода, возникают и вот какие соображения.

В определенные моменты жизни литературного процесса исчезает резкое различие между материалом действительности, который отражают проза, поэзия, драматургия. Истончаются границы между интересами соседствующих жанров, когда одно занимает прозу, другое — поэзию, третье — драму. Наступает некое эстетическое равноденствие, некая эстетическая общность, некое синтезирование усилий всего писательского отряда современности, создающего единую эстетическую категорию,— хорошую современную литературу с ослабленными видовыми различиями, со смазанными родовыми признаками.

В начале этой книги я говорила о том, что сейчас настало время драматургии, что в определенные эпохи главенствуют определенные литературные жанры, наиболее полно выражающие именно эти, а не другие, заботы людей, именно этими, а не другими, художественными средствами.

Все это так, действительно подчас расцветает поэзия, подчас поражает сознание людей драматургия.

Но драматургия сегодняшнего дня именно потому так заинтересовала широкую публику, тождественную у нас широким массам вообще, что вобрала в себя круг проблем, галерею характеров, содержание конфликтов общезначимые, близкие и прозе, и поэзии, и музыке, и скульптуре, и живописи.

Процесс активного синтезирования, ощутимый в науке, не может пройти бесследно и для искусства. Процесс этот начался, естественно, не сегодня, не сегодня Федотов писал стихотворные сопровождения к своим живописным полотнам, а Мусоргский называл свою музыку «Картинками с выставки», сближая ее, эту музыку, с художественным творчеством.

Но сегодня синтез видовых определений стал гораздо более подвижным, видимым, закономерным. Всеобщий, усиленный социальным заказом времени интерес народа к нравственной проблематике, к раскрытию нравственной сущности характеров и явлений мощно объединяет усилия литераторов, ставя перед ними единую идейно-творческую задачу — найти образное тождество нравственного и художественного, нравственного и прекрасного, найти оппозиционное нетождество безнравственного и художественного, безнравственного и прекрасного, становящихся в таких случаях антихудожественным, безобразным.

Драматург Макаенок, прозаик Белов, драматург Друцэ, прозаик Распутин — не слышится ли здесь насилия, скорописи, скороговорки, жанрового штампа, когда, уходя от желания создавать новое, мы все еще по инерции пользуемся терминами старой нормативной поэтики, при которой Драматург значил одно, а Прозаик — нечто другое, при которой жизненный материал, попадающий в сферу их внимания, в общем-то отличался эпическим или конфликтным климатом…

Причем старая нормативная поэтика имеет в наши дни также своеобразные параметры. Если раньше при этих словах «старая нормативная поэтика» вспоминались либо Аристотель, либо Буало, либо уже приближенные к нам вульгарно-социологические теории, то сегодня имеется в виду нечто гораздо более подвижное и молодое.

Нормативная поэтика, ведущая строгое регламентирование видовых особенностей литературы,— это наш же собственный вчерашний день, это наши же собственные вчерашние статьи, в каком-то смысле это и мое же собственное преуведомление к этой книге, где я пыталась рассказать, почему так интересно писать сегодня о Драматурге, именно о Драматурге.

Несомненно, здесь есть некоторое противоречие — утверждать, что сегодня интересно писать о Драматурге, так как голос его особенно звонок в разновидовой семье литературы, и считать, что уже устарели четко бескомпромиссные понятия драматург, прозаик, поэт, что такие словосочетания, как драматург Макаенок или прозаик Белов, уже ничего не говорят сами по себе, более того — создают искусственные ограничения там, где нужны как раз стирания граней, падение барьеров.

Да, здесь есть некоторое противоречие. Его можно было бы уничтожить, вычеркнуть, сократить, потолковее соединить концы с концами.

Но я не стану этого делать потому, что противоречия, вызванные естественным ходом событий, по-моему, придают всякой работе ощущение жизненности, живого отблеска реального эстетического процесса.

Да и само противоречие это не так уж существенно — драматургия на авансцене современной литературы, драматургия органически сливается с иными видами современной литературы.

Скорее всего именно потому-то драматургия и сливается с поэзией, с прозой, оставаясь самой собой, что уровень ее интересов вышел за рамки традиционного конфликта борьбы добрых и злых сил, что интересы сегодняшней драмы стали гораздо более диалектическими, сложными, психологически разветвленными.

Современный драматург и современный прозаик не только сталкивают дурное и хорошее, прогрессивное и отживающее. Они еще и печалятся, грустят потому, что ныне отживающее вчера, быть может, было молодым, нарождающимся, возможно — даже и прогрессивным!

И вот сегодня оно уже устарело, но вот сегодня надо напрячь все усилия, чтобы смахнуть с дороги мешающие тени. Но чьи тени? Ведь не нэпманов, не буржуев, не шпионов, не вредителей, одних из которых давным-давно уничтожила история, другие же — исключения,