Комедия на орбите - Инна Люциановна Вишневская
В образе Деда мы узнаем многие черты из характера Малыша, того самого Малыша, который был героем макаенковского «Затюканного апостола». Старый и малый сближаются в своем понимании истины, открывающейся мудрецам и детям. Дед из «Святой простоты» так же, как и Малыш из «Затюканного апостола», не разлучается с транзистором, с телевизором, со всеми теми современными средствами массовых коммуникаций, которые держат их «в курсе», помогают им разобраться в международной обстановке. На возу с сеном спит мирный Дед, а из-под сена хрипит воинственный транзистор, настроенный на волны милитаристских криков, неофашистских призывов, империалистических аппетитов. Мирное житие белорусского крестьянина и военный настрой «международного» транзистора как бы не соответствуют друг другу, но они в то же время и соответствуют, потому что военный настрой транзистора еще активнее подвигает мирного Деда на борьбу за мир во всем мире, на борьбу за великую честность.
Дед и Малыш, два новых характера, найденные Макаенком в его последних комедиях, вместе с тем не оторваны от всей предыдущей практики драматурга. Многое из того, что говорит макаенковский Дед в «Святой простоте», слышали мы от деда Цибульки в «Таблетке под язык». Но там дед этот оставался на земле, оставался в своем колхозе, здесь Дед возносится в фантазию, принимает на себя права и обязанности Президента. Весь накопленный земной опыт берет он с собой в дорогу. Все, что узнали до него макаенковские деды, другие деды из народных комедий, из народного эпоса, берет этот Дед в свои «внеземные» странствия. Оставаясь земным, герой Макаенка как бы соединяет собой две разные сферы — часть земли, которую мы реальной видим, и часть земли, которую мы не видим, ту, что под нами, над нами, бог весть где, во сне, в мечтах, в фантазиях, — и туда проникли хитрые народные деды, с тем чтобы повсюду сказать, что нельзя обманывать, что не надо воевать, что надо дружить.
Персонажи из пьес Макаенка предельно достоверны, у каждого из них, говорит писатель, были определенные прототипы: «Так Же и с Терешкой Колобком, дедом Цибулькой. В их портреты вписались черты многих близко знакомых мне людей. Потому, очевидно, они так узнаваемы, поэтому читатели с уверенностью пишут о том, что именно в их селе и происходили события, описанные в пьесе, что у них живут Терешко Колобок и дед Цибулька» («Советская культура», 4 апреля 1978 г.). Но именно эта точная достоверность и позволила Макаенку отозвать своих героев от конкретных прототипов, достигши яркого художественного обобщения типизации, а затем и особой «странности» фантасмагории, гротеска, отличающих его последние комедии.
И вот какая примечательная, смешная, но важная деталь. Торопясь на президентское кресло, макаенковский Дед лишь частично переменил свой костюм. На нем безупречный фрак, выглаженная крахмальная рубаха, строгая черная бабочка и… домотканые, холщовые, измятые, завязанные веревочкой портки. Забыл Дед поменять портки, забыл обуться, так и пришел в президентский дворец во фраке и босиком, в торжественном галстуке бабочкой и в холщовых портках. Потому и стоит он все время за массивным столом, боясь подвинуться, боясь пошевелиться, чтобы не открылось разногласие одежды, чтобы не обнаружилось неприличие костюма.
Но неприличие костюма, в котором Дед появился на президентском месте, неприлично лишь для героев пьесы. Для самого же автора, для читателей, для зрителей разнобой в дедовском костюме — как раз и есть высшая гармония. Мятые домотканые штаны как бы знак земного происхождения этого Президента, как бы знак народного его первородства, как бы знак трудовой его закалки. И какие бы фраки ни надевал подобный Президент, он остается персонажем народным, персонажем из народных лубков, балаганов, вертепов, остается героико-комическим воином, который, смеша и трогая публику, воюет с адом, с чертом, с драконом, со всеми сказочными силами зла.
Как и сама эта пьеса Макаенка, образ Деда «разобран» на две части, пусть не покажется это странным в приложении к человеку: речь ведь идет не о конкретном живом человеке, но о некоем сказовом, фантастическом персонаже. Могла же быть у сказочных персонажей половина тела человеческая, а другая лошадиная, половина тела змеиная, а другая человеческая. Нам не кажутся странными, невозможными фигуры, например, кентавров, лапифов, сатиров, можно и в наших народных комедиях искать и находить эти же фантасмагорические приметы, позволяющие яснее понять смысл реалистической действительности, «вычленить» ее поэтический и политический корень.
Макаенковский Дед из комедии «Святая простота» и есть такой получеловек, он — полу-Дед, полу-Президент, полуземной, полуфантастический. Ноги его в холщовых портках так и стоят на земле, торс его в лощеном фраке возвышается над президентским столом. Наверное, стоит найти какое-либо особое, новое определение для этого персонажа, рожденного гротесковой фантазией Макаенка. Это и не кентавр, и не лапиф, и не сатир. Это олицетворенный народный эпос, это народный богатырь, вознесшийся до Президента, не оторвавшийся от земли, вещающий за президентским столом, сидящий одновременно на возу с сеном. Подобное построение комедийного характера, комедийного образа совершенно самобытно у Макаенка. У истоков этого построения мы ощутим поиски великих сатириков мира, таких, как Рабле, Свифт, Гоголь, Гофман, но в то же время творческие решения Макаенка свободны от подражательства, окрашены в яркие, нигде не приглушенные, сочные народные тона.
Занявши пост Президента, Дед не хочет ничего особенного, никаких новых преобразований не затевает он, никаких неслыханных реформ, никаких невиданных перемен, никаких необыкновенных начинаний. Он хочет только соединить действия некоей страны и ее людей с законами трезвого разума. А трезвый разум взывает к миру, к честности, к безобманной жизни, к уважению прав человека, к сохранению достоинства личности. До библейской ясности прозрачны заповеди нового Президента, его заповеди взяты от земли, его заповеди взяты от природы, его заповеди взяты от человеческих сердец, его заповеди взяты от движения самого разума, от логики существования человеческого общества. Макаенок давно стремится к восстановлению самых, казалось бы, обычных человеческих нравственных норм, он не требует от человечества ничего невероятного, ничего невозможного, ничего сверхсильного, сверхземного. Все, к чему зовет писатель, все, к чему зовут любимые его герои — в возможностях, в естестве нормального, душевно здорового человека. И эти самые простые заповеди оказываются на поверку самыми великими.
И потому, что простые человеческие заповеди — не убий, не укради, не вторгайся в чужие земли — оказываются на поверку самыми великими, их и трудно исполнить. Голос Деда одинок, он вопиет в пустыне. Комедия постепенно влечется к трагедии, все больше и больше сгущается атмосфера кошмара. «Я хочу на землю,— кричит Дед,— я хочу домой, отпустите меня, верните меня
