Комедия на орбите - Инна Люциановна Вишневская
Любит Макаенок и игру слов, любит обыгрывать слово, разнимать его на части, вслушиваться в каждый его слог, который вдруг становится под пером драматурга чем-то самостоятельным, объясняющим само происхождение, самые корни этого слова. Вот, например, все тот же Дед ораторствует: «…с должности меня не снимешь. Меня свергнуть нельзя! Хоть я и есть самодержец! Сам себя держу». Слово «самодержец», прочитанное как «сам себя держу»,— это новое осмысление старого понятия, новый ряд, в который вставлено старое, имевшее совершенно противоположное значение слово. Или такой прием. Автор сталкивает два абсолютно различных представления, чтобы сблизить их, высечь искры юмора, одно понятие, может быть, и несколько высмеять, другое, поставленное с ним рядом, — приподнять. Неожиданно для окружающих Дед высказывается следующим образом: «А почему это урбанизация уже и не здоровая». Услышав слово «урбанизация», чиновнике Ломтев, только внешне интеллигентный, а по существу из темных темный, замечает: «Ух ты! А он — эрудит!» И немедленно откликается Дед: «Сейчас разберемся, кто ерундит». «Эрудит» в устах Ломтева и «ерундит» в устах Деда, столкнувшись, дают новое освещение на два эти лица. Ломтев ерундит со своей эрудицией, у него не эрудиция, а, говоря языком Деда, «ерундиция». Да и Дед гораздо более лукав и образован, чем может показаться, он знает слово «эрудит», но ему хочется бросить Ломтеву именно это — «ерундит».
Герои Макаенка — и он вместе с ними — умеют слышать нелепое в том или ином слове, умеют слышать несоответствие того или иного слова данному моменту, данной ситуации, данному человеку. На прием к Караваю приходит молодой паренек Иван Швед, желающий уехать в город. Заученным, бюрократическим языком начинает Швед свою просьбу: «Что я — Иван Швед. Что я являюсь…» Каравай не проходит мимо бюрократических красот в речи Шведа, его ухо ловит комическую нелепость. «Тоже мне Иисус — являюсь…» — мгновенно парирует Каравай. И уже не надо высмеивать Шведа и его просьбу. Каравай сделал это одним-двумя словами, и они стоят дороже многих и многих сентенций.
Читателям и зрителям «Таблетки под язык» нравится и то, что «положительный» председатель колхоза все-таки не совсем уж положительный. Есть в этом характере и свои перебивки, и свои «смешинки», и свои недостатки. Нет, он далеко не идеальный, этот Каравай, и его «неидеальность» оборачивается какой-то особой, узнаваемой человечностью, мягкостью. Иногда приходится действовать и не так уж чисто, не так уж безгрешно, но что поделать, ведь в комедии живешь, должен и сам быть персонажем комедийным, несмотря на всю свою положительность. Каравай подчас пользуется в этой пьесе методами своих оппонентов. Защищая колхоз от бесконечных наездов ревизоров и заготовителя, пытаясь сделать лучшей жизнь своих колхозников, он иногда где-нибудь и солжет, где-нибудь и польстит, где-нибудь и угощение приготовит,— ну что ж, надо вертеться, ведь быть председателем колхоза — это не значит безгрешно сидеть в райских кущах директорских кабинетов. И вот Каравай учит наивного паренька, которого посылает в город, как поскорее сдать мясо государству, как добиться, чтобы мясо это было оценено по достоинству: «А ты не давай занизить упитанность,— внушает Каравай своему посланцу.— На этом теряем до 40%. Ты вот что… Директор Михаил Михайлович заядлый рыбак. Ты зайди ко мне домой и возьми у Евдокии Васильевны коробочку с японскими блеснами и лесками… Приедешь на мясокомбинат, не лезь, не торопись сдавать коров, там теперь очередь черт знает какая. А прямо к директору. Передай от меня привет — и коробочку эту на стол. Мол, просил передать… А потом пригласи, ну, похвались, пригласи посмотреть, какой упитанности коров привез на сдачу. Ясно? Пожалуйся на большую очередь. Ясно?.. Занизят упитанность и теряешь 30, а то и 40%… Произвол. И машины могут простоять у ворот мясокомбината сутки… Вот и приходится про запас… блесну заказывать…» Возможно, для дела было бы лучше, если бы Каравай не хитрил, не подлаживался бы под какого-то неизвестного нам нерадивого директора мясокомбината. Но так лучше были бы для жизни, а для комедии гораздо полезнее эта веселая увертливость Каравая, это его умение со всеми найти общий язык, как-то так исхитриться, чтобы лучше было колхозу. А когда не будет нерадивых, не будет и хитростей Каравая, не нужно ему станет «про запас блесну заказывать». Каравай не обличает недостатков — он их весело, мило, талантливо преодолевает, тем самым указывая на них без нудного красного карандаша, оставаясь всегда и во всем героем комедии.
Интересно заметить, что эта одна из последних по времени комедия Макаенка носит заглавие, родственное названию первой его комедии, вернее — ее подзаголовку. Там «Камни в печени», здесь «Таблетку под язык». Но какое решительное нравственное различие в двух этих «медицинских» названиях! Там несуществующие камни в сытой печени бездельника Калиберова, ничем не больного, так как, с точки зрения сатиры, по-настоящему заболеть может лишь тот, кто по-настоящему тратит свое здоровье для пользы людей. Здесь реальная таблетка валидола, утишающая реальную боль в перегруженном сердце Каравая, вовсе не мнимо страдающего, так как, с точки зрения сатиры, сердце, вмещающее в себя столько чужих сердечных забот, имеет право на боль. Реальные медицинские, физические понятия становятся символическими, философскими. От «Камней в печени» до «Таблетки под язык» — это для Макаенка путь не только профессиональный, но и нравственный, мировоззренческий.
Комедии, которые я хочу объединить в этой главе,— «Затюканный апостол»,
