Журнальный век. Русская литературная периодика. 1917–2024 - Сергей Иванович Чупринин
Этот случай в хронике «Иностранной литературы» отнюдь не единственный. Но скандалом, вырвавшимся в публичное пространство, стала, кажется, только публикация эренбурговского очерка «Уроки Стендаля» в июньском номере еще за 1957 год[258], где, – по оценке заместителя заведующего Отделом культуры ЦК КПСС Б. С. Рюрикова[259] и инструктора Отдела Е. Ф. Трущенко, – обзор пути Стендаля Эренбург использовал, чтобы высказать (открыто, а чаще эзоповым языком) свои фрондерские взгляды на политику партии в области советской литературы и искусства.
А раз, – как сказано в той же докладной записке, – «подобные выступления в печати наносят идеологический вред», то в «Литературной газете» 22 августа появилась статья Н. Таманцева, крайне резко осуждающая и «Уроки Стендаля», и общую мировоззренческую позицию Эренбурга. За друга попытался заступиться член ЦК французской компартии Луи Арагон[260], но травля была продолжена: в «Знамени» (№ 10) с не меньшей резкостью выступила Евгения Книпович, в «Литературной газете» ее поддержал анонимный «Литератор» (14 ноября), пока наконец на заседании президиума Союза писателей Чаковский не признал, что ошибкой редакции была публикация статьи И. Эренбурга «Уроки Стендаля», содержащей полемику с основополагающими принципами советской литературы.
Понятно, что после такого заявления какие-либо отношения с Чаковским Эренбург прекратил, и его сотрудничество с «Иностранной литературой» возобновилось только в 1964-м, когда Чаковский уже год как командовал «Литературной газетой».
На языке тех лет такое перемещение называлось «пойти на повышение». И карьерист Чаковский это понимал отлично, но тем не менее, – как он вспоминает, – будто бы попробовал сопротивляться, даже написал 20 декабря 1962 года заведующему Отделом культуры ЦК Д. А. Поликарпову, что просит оставить его на обжитом месте. Однако «решение ЦК стояло высокой стеной, и преодолеть ее было невозможно»[261]. Так что через несколько дней коллектив «Иностранной литературы» уже знакомили с новым главным редактором.
Им стал Борис Рюриков, славный и своей биографией партийного аппаратчика, впрочем, вроде бы либеральничавшего, и вступительной статьей к многократно переиздававшемуся тому «Ленин о литературе и искусстве» (1957, 1960, 1967, 1969), и собственными научными трудами типа «Литература и жизнь» (1953), «О богатстве искусства» (1956), «Марксизм-ленинизм о литературе и искусстве» (1960), «Коммунизм, культура и искусство» (1964). А в первые заместители к нему уже в 1967 году был отряжен Константин Чугунов, подполковник из действующего резерва КГБ и по совместительству переводчик с английского языка.
И работа пошла, как на конвейере. В редакционной коллегии, – как рассказывает современник, – шли жаркие дискуссии, однако больше относительно того, пропустят или не пропустят главные идеологи публикацию того или иного западного писателя? Существовала процентовка: столько процентов писателей должно быть в журнале из третьего мира, столько из братских социалистических стран и столько из враждебного капиталистического мира. Шел отдельно разбор по персоналиям: иностранные писатели, замеченные в отрицательной оценке социалистического строя и политики СССР, навсегда исключались из списка претендентов. Черные списки составлялись несколькими ведомствами, в частности, информацию направляли в ЦК советские послы с подачи советников по культуре, а это, как правило, были сотрудники советской разведки[262].
Держать пристойный художественный уровень в таких условиях было, что и говорить, непросто. Однако тандем в журнальном руководстве сложился отличный: теоретик соцреализма Борис Сергеевич, как и его титулованные сменщики, был вхож в высокие кабинеты на Старой площади, а подполковник Константин Алексеевич пользовался проверенными личными связями в КГБ, цензуре и МИДе. Для благих, впрочем, целей. И вот результаты:
– при Рюрикове и Чугунове: «Превращение» и другие новеллы Франца Кафки (1964, № 1), «Глазами клоуна» Генриха Бёлля (1964, № 3), «Кентавр» Джона Апдайка (1965, № 1), «Праздник, который всегда с тобой» Эрнеста Хемингуэя (1965, № 7), «Смерть в Риме» Вольфганга Кёппена (1965, № 7), «Homo Фабер» Макса Фриша (1966, № 4), «Женщина в песках» Кобо Абэ (1966, № 5), «Комедианты» Грэма Грина (1966, № 10), «Кошки-мышки» Гюнтера Грасса (1968, № 5)[263], «Посторонний» Альбера Камю (1968, № 9), «Шпиль» Уильяма Голдинга (1968, № 10);
– при Николае Федоренко (1969–1988) и Чугунове: «Сто лет одиночества» Габриэля Гарсиа Маркеса (1970, № 6–7), «Шум и ярость» Фолкнера (1973, № 1–2); «Стон горы» Ясунари Кавабаты (1973, № 9–10), «Рэгтайм» Эдгара Л. Доктороу в переводе Василия Аксенова (1978, № 9–10), «Мертвая зона» Стивена Кинга (1984, № 1–4);
– при Чингизе Айтматове (1988–1990) и все том же Чугунове: «Замок» Франца Кафки (1988, № 1–3)[264], «О, дивный новый мир» Олдоса Хаксли (1988, № 4), «Улисс» Джеймса Джойса (1989, № 1–12), «Монсеньор Кихот» Грэма Грина (1989, № 1–2).
Железный занавес не то чтобы исчез, но прохудился, и картина мировой литературы XX века перед советскими читателями предстала не то чтобы полной, зато многокрасочной.
В чем, разумеется, была заслуга не только «Иностранки», но и издательств, но и других журналов. «Юность» в одном из дебютных номеров напечатала «Звездные дневники Ийона Тихого» Станислава Лема, «Москва» подарила «Маленького принца» (1959, № 8) и «Военного летчика» (1962, № 6) Антуана де Сент-Экзюпери, в журнале «Дон» вышла «Солдатская награда» Уильяма Фолкнера (1966, № 4–6), «Новый мир» привел в Россию «Золотые плоды» Натали Саррот (1968, № 4), «Всю королевскую рать» Роберта Пена Уоррена (1968, № 9–10), «Падение» Альбера Камю (1969, № 5).
В магеллановой тяге к открытиям журналы будто соревновались между собой. Но «ИЛ», безусловно, лидировала. Здесь и редакторы работали высшего класса, и переводчики подобрались один другого сильнее: от Норы Галь до Соломона Апта, от Риты Райт-Ковалевой до Асара Эппеля, Анатолия Гелескула, Виктора Голышева, Евгения Солоновича, иных бесспорных мастеров.
Получалось, что после провозглашения гласности в журнале и перестраиваться было нечему. Но перемены тем не менее произошли – прежде всего кадровые. В марте 1990-го Айтматов убыл сначала на почетный пост в Президентском совете при Горбачеве, затем в дипломаты, тогда же на пенсию ушел и Чугунов, на протяжении более двадцати лет управлявший редакционной кухней, а коллектив своим новым главным редактором избрал Владимира Лакшина.
Опытнейший журнальный стратег, работавший с Твардовским в «Новом мире», с Григорием Баклановым в «Знамени», Лакшин и для «Иностранки» не был человеком со стороны: как-никак долгие годы (1970–1986) числился здесь на синекурной должности консультанта. Его здесь знали, его любили, однако со временем обнаружились и нелады, связанные не столько с движением журнального конвейера, сколько с расхождением идеологических позиций между главным редактором и заметной частью коллектива, возглавлявшейся тогда Григорием Чхартишвили[265].
Сюжет, что называется, деликатный, и достойно сожаления, что воспоминания непосредственных участников событий не написаны или, во всяком случае, не опубликованы. Ориентироваться можно только на то, что выходило в печатную плоскость. Но и этого достаточно, чтобы заметить: редакционные радикалы горячо требовали от реформаторов во власти: «Дальше, дальше, дальше!» – тогда как Владимир Яковлевич, поддержав Горбачева, стоял за мягкую эволюцию, а политику Ельцина, равно как и взгляды тех, кто мечтал «раздавить гадину», считал авантюрными, опасными и для сегодняшнего дня, и для будущего России.
Написанная с позиций либерального консерватизма статья Лакшина с вызывающим названием «Россия
