Журнальный век. Русская литературная периодика. 1917–2024 - Сергей Иванович Чупринин
Правда, похоже, что привычная ориентация на осмотрительную сдержанность срабатывает и при обращении к этим раскаленным темам. Во всяком случае, в журнале не печатают ни коллективных политических деклараций, ни стихов или прозы авторов, объединившихся в агрессивный «Союз 24 февраля». Репортажей с передовой пока тоже почти нет, и такое впечатление, что редакция «Москвы» ищет свои формы для поддержки утвердившейся ныне в стране имперской «национальной идеи»: например, в 2023 году провели конкурс «Патриотический верлибр» для самодеятельных стихотворцев и конкурс исторического рассказа «Былое грядет».
Кем-то, наверное, и эти новшества были замечены, но можно предположить, что большинство приверженцев «Москвы» по-прежнему ценят свой журнал за богомольные публикации под рубрикой «Домашняя церковь». И за произведения, которые в силу авторских возможностей сопротивляются депрессии.
«Нам нужны радостные вещи», – сказал будто бы Владислав Артемов одному из авторов[245]. И если вокруг поводов для радости не много, то пусть это будут «Домашняя церковь», краеведческие очерки в разделе «Московские страницы», статьи об отечественной культуре, патриотическая лирика и проза о семейных и духовных ценностях.
«Иностранная литература»: окно в иные миры
Среди литературно-художественных ежемесячников «Иностранная литература» считается единственной в своем роде. Еще бы: если все остальные журналы сосредоточены по преимуществу на публикации отечественных авторов, то «ИЛ» уже по определению открыта зарубежной культуре, иноязычным художественным и интеллектуальным практикам.
Свою родословную редакция возводит к «Вестнику иностранной литературы», выходившему в Российской империи с 1891 по 1916 год, а могла бы и к ежемесячнику «Собрание иностранных романов, повестей, рассказов в переводе на русский язык», который издавался в Петербурге в течение тридцати лет (1856–1885)[246]. Однако ее непосредственными предшественниками стали журналы уже советские: «Вестник иностранной литературы» (1928–1930), «Литература мировой революции» (1931–1932) и, разумеется, «Интернациональная литература» (1933–1943).
Их задача была в высшей степени амбициозна – не просто знакомить читателей в России с творчеством зарубежных писателей, с симпатией отнесшихся к октябрьскому эксперименту, но и руководить ими, под контролем и по лекалам Коминтерна формируя еще невиданную всемирную пролетарскую литературу.
Поэтому «Интернациональная литература» с самого начала, кроме русского, выходила еще на французском, английском и немецком языках; в 1935 году к ним прибавилась китайская версия, в 1942-м – испанская. И поэтому разрешение на публикацию нужно было получить не только у Агитпропа и Главлита, но и в Коминтерне, у вождей национальных компартий, которые к этому времени едва ли не все окопались в Москве. Вот и вышло, что Эрнеста Хемингуэя в редакции ценили, напечатали в переводах, как тогда выражались, «с американского» рассказ «Убийцы» (1934, № 1), фрагменты романов «Фиеста» (1935), «Иметь и не иметь» (1938, № 4), но опубликовать «По ком звонит колокол» так и не смогли – против была Долорес Ибаррури[247], и этот запрет действовал около тридцати лет. Скандал мог бы случиться и с Джорджем Оруэллом, но он, в ответ на просьбу дать согласие на перевод романа «Дорога на Уиган-Пирс», прислал в редакцию предупреждающее письмо:
Должен сообщить Вам, что в Испании я служил в П. О. У. М., которая, как Вы несомненно знаете, подверглась яростным нападкам со стороны Коммунистической партии и была недавно запрещена правительством; помимо того, скажу, что после того, что я видел, я более согласен с политикой П. О. У. М., нежели с политикой Коммунистической партии[248].
Так что в редакции под водительством Бруно Ясенского (1933), Сергея Динамова (1933–1938), Тимофея Рокотова (1938–1942) и Бориса Сучкова (1942–1943) дело знали туго: в статьях пытались обучить классиков XX века азам марксистско-ленинской идеологии, пеняли им за перерожденчество и буржуазный эстетизм, а номера, случалось, открывали либо славословиями Сталину, либо проклятиями его бесчисленным жертвам. Да и для публикации стремились отбирать произведения с отчетливым классовым зарядом. Ныне почти все они забыты – кроме, может быть, «Гроздьев гнева» Джона Стейнбека (1940), – и журнал памятен совсем другими книгами и совсем другими авторами.
«Прекрасный новый мир» (1935, № 8) Олдоса Хаксли, «Лже-Нерон» (1937) и «Изгнание» (1938) Лиона Фейхтвангера, «Юность короля Генриха IV» (1937) и «Зрелость короля Генриха IV» (1939) Генриха Манна, «Лотта в Веймаре» Томаса Манна (1940), сочинения Шервуда Андерсона, Бертольда Брехта, Эрскина Колуэлла, Джона Дос Пассоса, Андре Моруа, Луиджи Пиранделло, Жюля Ромэна, Уильяма Сарояна, Стефана Цвейга – плохо ли?
Особенно – и для нас неожиданной, а с учетом тогдашних советских реалий для современников, вероятно, шоковой была растянувшаяся более чем на год (1935, № 1–3, 9–12; 1936, № 1–4) публикация глав из титанического «Улисса» Джеймса Джойса.
Удивительно ли, что, – по словам Норы Галь, – для молодежи 1930-х журнал был пожалуй, чем-то вроде пещеры из «Тысячи и одной ночи», полной сказочных сокровищ. Мы открывали для себя другие миры. Никаких тебе «Цементов» и «Гидроцентралей», поэтических рефренов на манер «грохают краны у котлована». Пусть не всегда полностью, пусть в отрывках мы узнавали Кафку, Джойса и Дос Пассоса. Колдуэлл и Стейнбек, Генрих и Томас Манны, Брехт и Фейхтвангер, Жюль Ромэн, Мартен дю Гар и Мальро – вот какими встречами мы обязаны журналу. И не только для нас, в общем-то желторотых, – для всех читающих людей величайшим потрясением было открытие Хемингуэя. <…> Мы и не подозревали, что в наше время можно ТАК писать[249].
Комнаты на Кузнецком мосту, в которых располагалась редакция «Интернациональной литературы», стали одним из главных мест, где, собственно говоря, и рождалась прославленная советская школа художественного перевода, где аспиранты, молодые редакторы и критики учились интерпретировать самые сложные явления западной и восточной культуры.
Работали зачастую сообща, бригадным методом, и, скажем, задача переложить неудобопонятный текст Джойса на русский язык была, надо думать, столь трудоемкой, что к ней привлекли сразу несколько переводчиков, и каждый фрагмент сопровождался сноской: в первой главе – «По заданию Первого переводческого коллектива ССП», в последующих – «Под редакцией» того же коллектива. И проверяли друг друга, и друг другу помогали, наводили на самые интересные новинки.
Хотя… Ходили все эти «почтовые лошади просвещения», однако же, по минному полю. Убийственное обвинение в низкопоклонстве тогда еще не предъявляли, но и за переводчиками, и за их редакторами следили зорко.
Достаточно сказать, что из восьми членов первой редакционной коллегии половина (Бруно Ясенский, Леопольд Авербах, Артемий Халатов и Сергей Динамов) была расстреляна в годы Большого террора[250].
Да и Борису Сучкову, в 25-летнем возрасте вызванному с фронта на должность ответственного редактора, недолго дали пожить на воле, в 1947 году отправив за колючую проволоку.
Случилось это, правда, уже после того, как в январе 1943 года был выпущен последний номер «Интернациональной литературы», а вслед за этим, окончательно разуверившись в торжестве мировой революции, прикрыли и Коминтерн. Война с фашизмом, увенчавшаяся победой, почти без паузы перешла в противостояние со всей западной цивилизацией, и сквозь
