Очерки культурной истории обуви в России - Мария Терехова
Скверное качество изделий легкой промышленности в годы первой пятилетки становилось одним из любимых сюжетов сатирической прессы (и оставалось таковым все последующие годы советской истории). Журнал «Чудак» в 1929 году задавался вопросом: «Пахнет ли хорошим качеством продукции?» — и приходил к выводу, что обувь отечественного производства «пахнет картоном и гуммиарабиком[58]. Это печально» (Пахнет ли хорошим качеством 1929). «Купишь ботики проносишь два-три месяца и они развалились», — жаловались покупатели тех лет (цит. по: Колчанова 2015: 225).
К концу 1920-х годов частную торговлю фактически уничтожили, а промысловую и потребительскую кооперацию зажали в административные тиски[59], что привело к острому товарному голоду, охватившему страну в годы первой пятилетки. Дефицит затрагивал всю сферу товаров повседневного спроса, но проблема одежды и обуви, наравне с продовольственным вопросом, стояла особенно остро. Обувной дефицит усугублялся несовершенством формирующейся системы централизованного распределения товаров. В условиях плановой экономики и товарного голода реальный потребительский спрос «на местах» не имел определяющего значения.
Исследовательница Елена Осокина приводит красочные примеры недостатков системы:
Громоздкая, неповоротливая машина централизованного распределения делала быстрое маневрирование фондами невозможным <…>. Товар отправлялся ради самого факта выполнения «бумажных предписаний» <…> в болотистые с тучами москитов районы лесозаготовок и сплава посылались летние футболки, купальные костюмы, детские летние костюмчики, тонкие женские чулки и фильдеперсовые носки; сандалии и майки поступали в торговлю в декабре, а ватные пальто и телогрейки в мае. Фабрики отгружали продукцию без сортировки прямо из-под станка, и, в результате, районы получали платья только одного размера или большую партию галош, но все на левую ногу (Осокина 2008: 45).
В дневниках современников наряду с описаниями многочисленных бытовых тягот встречается множество примеров издержек системы. Ленинградка Любовь Шапорина записала в своем дневнике в 1930 году:
Никакой Perrault в описаниях сказочных дворцов, никакая Шахеразада не додумались до гиперфантастики наших дней. Трагический гротеск. Зашла в кооператив промтоваров. Купить ничего нельзя. Лежат несколько косынок, чулок, сапог, все по ордерам с места службы. Туфли из ярко-зеленой лакированной кожи с светло-желтой. Кто будет такие носить? (Шапорина 2017: 103).
Таким образом, уже в годы первых пятилеток в общих чертах сложились ключевые особенности системы советской легкой промышленности и торговли: плохое качество и однотипность массовой продукции при росте объемов выпуска «по валу», неповоротливость системы планового распределения товаров без учета реального спроса, приоритет административно-ведомственных задач над интересами покупателя. Эти базовые черты, эволюционируя, сохранялись до конца советского периода. Более того, помимо игнорирования специфики локального спроса, система централизованного распределения в регионах работала крайне неравномерно: основная масса продукции поступала в торговую сеть крупнейших советских городов, прежде всего Москвы и Ленинграда. Что-то перепадало индустриальным центрам. Но в деревни одежды и обуви поступало крайне мало — крестьяне оставались аутсайдерами распределительной системы и вплоть до 1950-х годов носили привычные лапти с опорками, чуни. Изображения крестьян в такой обуви тиражировались в медиа и вошли в довоенный изобразительный канон. Кустарная кожаная обувь примитивной выворотной конструкции выглядела на этом фоне вполне пристойным вариантом. Партийный функционер Владимир Едовин, вспоминая деревенское детство начала 1930-х годов, отмечает, что в семье сами изготовляли валенки, выделывали кожу и шили сапоги. В деревне господствовало натуральное хозяйство: «В магазине покупали только соль, спички, сельскохозяйственный инвентарь, ткани. Магазинов было 1–2 на 3–4 десятка деревень. Ходили за 10–12 км» (цит. по: Козлова 2005: 152–153).
Кадр из фильма «Старое и новое» (1929, реж. С. Эйзенштейн).
Режиссер показывает крупным планом ноги колхозниц в фильдеперсовых чулках в туфлях-лодочках, что, по замыслу создателей фильма, символизировало «преображение» жизни бывших крестьянок благодаря коллективизации
Портреты молодого человека и девушки в кустарных кожаных туфлях на завязках. СССР, начало 1930-х. Из личного архива М. Тереховой
Карточную систему, отмененную в период нэпа, в годы первой пятилетки ввели вновь: талоны на непродовольственные товары, в том числе обувь, действовали с 1931 до начала 1936 года. Карточки (ордера и талоны) давали право на покупку товара по фиксированной государственной цене. Альтернативой стали так называемые коммерческие магазины, где можно было купить товар без талона, но по завышенной в несколько раз цене: например, в 1931 году по карточкам обувь стоила 11–12 рублей, а в коммерческой продаже — 30–40 рублей (Осокина 2008: 168). В последующие годы разрыв цен увеличился.
Система карточек вновь стала мощным инструментом социальной стратификации. Материальные блага централизованно распределялись между разными стратами советского общества, одновременно формируя их. В целом общество делилось на две группы: ту, которая снабжалась по карточкам (хотя и неравномерно — существовало множество подгрупп с разным уровнем доступа к благам), и ту, которой карточки не полагались вовсе[60]. Историк и педагог Иван Шитц записал в дневнике в 1930 году:
По обуви жители разделены на очереди. Педагоги в 5-ой очереди в октябре! Какая же разница между буржуазным и социалистическим строем? В первом, если заработал, ты всегда можешь купить ботинки; теперь можешь заработать, иметь деньги, а обуви не получишь ни за какие деньги (если не продаст, обдирая, рабочий) (Шитц 1991).
Модная обувь, наряду с прочими материальными благами, была доступна привилегированным слоям общества[61]. Те же, кто оставался за бортом карточной системы, вновь, как в годы военного коммунизма, возвращались к режиму повседневного выживания, в полной мере ощутив на себе, что «для живущих в чрезвычайное время нормальное существование становится роскошью» (Фитцпатрик 2008: 7). А для полного восприятия картины надо понимать, что за пределами карточной системы на рубеже 1920–1930-х годов находилось около 80 % (!) населения, включая огромную массу крестьян — вечных аутсайдеров в системе государственного распределения благ (Осокина 2008: 89).
Торгсинки для физкультурницы
К 1930-м годам широко развернулась государственная пропаганда физкультуры и спорта и остро встал вопрос о спортивной экипировке. В годы нэпа в качестве спортивной обуви чаще всего использовали кустарной работы текстильные или кожаные тапочки типа опанок с завязками вокруг лодыжек. К 1930 году «Красный треугольник» освоил выпуск нового вида обуви — туфель из светлой парусины на чересподъемном ремешке с пуговицей, с резиновой подошвой и обсоюзкой. В качестве отделки верха использовалась голубая бейка, вдоль обсоюзки шла полоса голубой резины. У
