Хозяйка заброшенного замка - Надежда Игоревна Соколова
Животные — наше скромное, но бесценное богатство. Пять вечно недовольных на вид кур, один важный и драчливый петух, три степенные козы с умными желтыми глазами и одна старая, добрая корова по имени Буся. Их загоны, сколоченные из грубых бревен и примыкавшие к сараю, были нашей следующей целью. Зима здесь умела пробираться в каждую щель, и наша задача была законопатить эти щели, дать живности шанс пережить стужу.
Воздух был тих и неподвижен, пах снегом, который все еще не решался упасть. Якоб, не тратя слов, взялся за самый продуваемый угол загона для коз, начал забивать дополнительные плахи и конопатить зазоры паклей. Его движения были точными и экономными, выверенными долгими годами жизни в этих краях.
Мы с Ирмой занялись курятником. Мои перчатки плохо слушались, цепляясь за грубые доски, когда я подавала Ирме связки сухого папоротника и соломы, чтобы она укладывала их на стены изнутри, создавая дополнительную воздушную прослойку. Куры копошились у наших ног, надеясь на поживу, а петух зорко следил за нами со своей жердочки.
— Держись, — хрипло бросила Ирма, когда мы вдвоем взялись за старую, прогнувшуюся дверь сарая, где жила Буся.
Мы навесили на нее дополнительную плотную завесу из мешковины, набитой стружкой. Внутри пахло теплом, сеном и молоком. Буся, услышав нас, обернулась и тихо, по-коровьи, промычала, ее большие влажные глаза казались полными понимания. Я машинально почесала ее между рогами, чувствуя под рукой теплую, шершавую кожу. Это простое действие, эта ответственность за другое живое существо, которое зависит от тебя, — оно одновременно и обременяло, и как-то по-особенному успокаивало. Здесь не было места абстрактной тоске, когда нужно было следить, чтобы твоя корова не замерзла.
Работа заняла несколько часов. Пальцы затекли от холода, спина ныла, но когда мы отступили на шаг, чтобы окинуть взглядом наше хозяйство, в груди затеплилось слабое удовлетворение. Загоны выглядели неказисто, по-крестьянски, но теперь они казались более надежным укрытием. Это была не героическая битва, а тихая, ежедневная война за выживание. Каждая утепленная щель, каждый запасенный мешок соломы были маленькой победой над безразличной стихией.
Мы молча собрали инструменты. Якоб отправился проверять сани и упряжь, Ирма пошла готовить обед — что-то сытное, наверное, похлебку. А я, стряхнув с одежды солому и опилки, еще раз глянула на затихшие загоны, на замок, темнеющий на фоне низкого свинцового неба. И подумала, что как бы ни было тяжело, в этой борьбе за тепло и пропитание была странная, честная ясность, которой так не хватало в моей прошлой, одинокой жизни среди бетона и книг. Здесь я была нужна. Хотя бы этим курам, козам и одной старой доброй Бусе.
Остаток дня я провела в своем маленьком кабинете, устроившись в том же кресле у камина. В руках у меня была не книга, а корзина со штопкой. Я методично перебирала свои старые платья и постельное белье, зашивая потертости, ставя латки и укрепляя швы. Игла, грубая и простая, ловко скользила в моих пальцах. Вот уж что получалось у меня неплохо — даже в этом теле мышечная память рук, казалось, слилась с навыками, привезенными с Земли. Там я обходилась без слуг и многое делала самостоятельно: и пуговицу пришить, и подол подрубить. Эта простая, почти медитативная работа успокаивала нервы, натянутые после вчерашних воспоминаний. Шерсть, лен, хлопок — разные ткани под пальцами рассказывали историю своей носки. Каждая аккуратная строчка была маленькой победой над бедностью и запустением.
Завтрашний день, однако, висел на горизонте мыслей неотступной тенью. Андреас должен был привезти в гости своих двух старших сыновей, пятнадцатилетнего Леопольда и двенадцатилетнего Эдгара. Юноши, вытянувшиеся и серьезные, учились в престижном Королевском офицерском училище в столице. Дважды в год, благодаря дорогому, но строго регламентированному казенному порталу, они прибывали сюда, в глухую провинцию, к родителям, погостить ровно на недельку. Расписание было выверено до часа: три дня в главной усадьбе с матерью и отцом, три — здесь, со мной, в моем полузаброшенном замке. И один день на сборы. Потом — обратно, в строгие стены училища.
Я знала, насколько это било по карману Андреаса. На их образование, экипировку, взносы, как и на воспитание и будущее приданое Агнессы, уходили практически все средства, которые наш обедневший, но гордый род еще мог изыскать. Земли приносили мало дохода, магические артефакты предков были давно проданы. Мне же, с барского плеча, перепадала лишь скромная, почти символическая помощь: пара мешков грубой ржаной муки, один мешок тростникового сахара-сырца в год. Ну, и изредка — тушки зайцев или тетеревов, которых травили в лесу охотники Андреаса или окрестные крестьяне, платившие оброк дичью. Не особо много, часто уже требующих немедленной обработки. Но и это было для меня серьезным подспорьем, разновидностью валюты, которую можно было частично обменять у странствующих торговцев на соль, спички или прочную нитку.
Отложив платье с почти невидимой заплаткой на локте, я вздохнула. Визит племянников означал необходимость хоть какого-то подобия гостеприимства. Нужно было приказать Ирме испечь к завтраку лучший хлеб из той самой муки, может, раздобыть у Якоба немного яиц от тех самых кур и подумать, какую из заветных тушек пустить на бульон. Леопольд и Эдгар, привыкшие к спартанской, но сытной училищной пище, взирали на мою «столовую» с вежливым, но заметным пренебрежением. Их визит был для меня одновременно тревогой и редкой отдушиной — живыми голосами из другого, более широкого мира, пусть даже эти голоса порой были слишком громкими для моих тихих покоев.
Глава 5
На следующее утро, сразу после нашего скромного завтрака, тишину моего замка нарушил неожиданно громкий стук. Не стук в дверь — а грохот тяжелых колес и фырканье лошадей под самыми стенами. Я только успела обменяться с Ирмой встревоженным взглядом, как со следующим, уже знакомым стуком — звуком грубо открытой массивной входной двери — в мой холодный, скромный холл ворвалась целая процессия.
Первым, заполнив собою проем, как обычно, был Андреас в своей дорогой, пахнущей дорогой кожей и зимним ветром, медвежьей шубе. За ним, четко вышагивая в парадных мундирах училища темно-синего сукна с серебряными пуговицами, вошли мои племянники. Пятнадцатилетний Леопольд, уже почти смотревшийся мужчиной, высокий и прямой как жердь, и двенадцатилетний Эдгар, старательно копирующий осанку старшего брата. Их лица были серьезны, взгляды оценивающие, но в уголках глаз таилась знакомая искорка — предвкушение моих сказок.
И, наконец, за ними вплыл незнакомец. Аристократ, одетый с той неброской, но
