Хозяйка заброшенного замка - Надежда Игоревна Соколова
Ирма, непроницаемая как скала, расставляла последние предметы. Её взгляд скользнул по гостю, но не выдал ни единой эмоции. Она лишь кивнула мне и встала у очага, готовая при необходимости подать еще.
Мы уселись: я во главе стола, Дерек — напротив, племянники — по бокам. Леопольд и Эдгар, сбросив парадные мундиры и оставшись в простых рубахах, казались чуть более расслабленными, но все еще держали выправку.
— Прошу, не стесняйтесь, — сказала я, чувствуя, как нелепо звучат слова гостеприимства в такой обстановке.
Леопольд, как старший, первым зачерпнул похлебку. Он отхлебнул и не смог сдержать одобрительного «хм».
— Круче, чем наша баланда в училище, тетя. В той хоть гвозди точи.
Эдгар, сгорбившись над тарелкой, лишь энергично закивал, уже уплетая за обе щеки.
Дерек не спеша попробовал похлебку. Он ел аккуратно, без звука, его движения были отработанно-изящными даже с грубой ложкой.
— Прекрасный вкус, — отметил он спокойно, обращаясь скорее к Ирме у камина, чем ко мне. — Чувствуется дымок можжевельника. Это очень искусно.
Ирма молча кивнула, принимая комплимент как должное.
— В столице, я полагаю, кухня более изысканная? — не удержалась я, не в силах побороть желание либо уколоть, либо услышать подтверждение своей несостоятельности.
Дерек отложил ложку и взял кусок хлеба. Он разломил его пополам, и запах горячего ржаного мякиша заполнил пространство между нами.
— Изысканная? Да. Перегруженная специями, соусами, желанием поразить, а не накормить. — Он намазал хлеб тонким слоем топленого масла. — После недели на таких пирах, честно говоря, смертельно хочется вот такой простой, честной еды. Она согревает изнутри. Будто… возвращает к сути вещей.
Леопольд фыркнул, но без злобы.
— Дядя Дерек, папа всегда говорит, что лучшая трапеза — у костра после долгой дороги.
— И он прав, — мягко ответил Дерек, обращаясь к подростку. — В походе или здесь, в вашем замке, суть одна: еда — это топливо и утешение. А это, — он указал ложкой на кастрюлю, — и то, и другое.
Эдгар, с набитым ртом, спросил:
— А правда, что вы, дядя Дерек, в прошлом году на дуэли победили графа Вальдемара из-за дамы?
На столе на секунду повисла неловкая тишина. Я замерла.
Дерек лишь поднял бровь, доел свой хлеб.
— Правда в том, Эдгар, что дуэли — это глупый и дорогой способ решать споры. А сплетни о них — еще глупее. Давай лучше расскажи, как у вас с тактикой в этом семестре? Говорят, ввели новый курс по магической поддержке пехоты?
Ловко сменив тему, он увлек мальчиков разговором о занятиях, расспрашивая о деталях с неподдельным, как мне показалось, интересом. Он не лез в дела Ирмы, не критиковал обстановку, не делал снисходительных комплиментов. Он просто был… неприхотлив. Сидел на жесткой табуретке в душной кухне, ел простую похлебку и разговаривал с подростками так, будто это был светский обед в столичной гостиной. И в этой его естественности была какая-то обескураживающая, тревожная тишина. Кто этот человек, которому действительно может нравиться наша бедная жизнь? Или он просто невероятно хороший актер?
После обеда мальчики, сытые и слегка разомлевшие от тепла, отправились к себе — Леопольд что-то писать в своем дневнике, Эдгар, почти наверняка, дремать с книгой. А я, собрав всю свою волю в кулак, пригласила Дерека в так называемую гостиную — комнату на первом этаже, смежную с кухней. Она использовалась редко, и в ней витал легкий запах пыли, приправленный ароматом дров из камина, который Ирма по моему указанию растопила заранее.
Комната была невелика, обставлена темной, тяжелой мебелью давно минувших эпох: два высоких кресла с облезлой бархатной обивкой, диван, на котором явно никто не спал десятилетиями, и массивный стол из черного дерева. На стенах висели потускневшие портреты незнакомых мне предков, чьи суровые лица молчаливо наблюдали за нами. Но камин, в котором весело потрескивали поленья, оживлял пространство, отбрасывая на стены танцующие тени.
Я указала Дереку на одно из кресел, сама заняла другое. На столе между нами Ирма уже расставила скромный чайный набор: простой фаянсовый чайник с грелкой-куклой, две тонкие фарфоровые чашки (едва ли не самое ценное, что у Ирен осталось от матери), тарелочку с хрустящим печеньем в форме полумесяцев, посыпанным крупным сахаром.
— Ирма… моя служанка, славится этим печеньем, — сказала я, наливая чай. Аромат мяты, мелиссы и чего-то лесного, горьковатого, заполнил пространство между нами. — Травы она собирает сама. Надеюсь, настой вам понравится.
Я чувствовала себя куклой, механически исполняющей заученные движения. Каждое слово давалось с усилием, будто я играла роль гостеприимной хозяйки в плохом спектакле, для которого не было ни подходящих декораций, ни веры в сюжет.
Дерек принял чашку с легким кивком, его пальцы мягко обхватили тонкий, почти прозрачный фарфор.
— Благодарю вас. Аромат восхитителен. И печенье выглядит куда аппетитнее, чем изысканные безе в столичных салонах, которые тают во рту, не оставляя никакого впечатления.
Он отпил небольшой глоток, и его лицо выразило искреннее удовольствие.
— Прекрасный баланс горечи и сладости. Чувствуется рука мастера.
— Мастера выживания, скорее, — не удержалась я, и сразу же пожалела о своей резкости. Но Дерек лишь мягко улыбнулся.
— Это самое ценное умение, госпожа Ирен. И, пожалуй, самое недооцененное в высшем свете.
Он взял печенье, отломил от него кусочек. Его движения были неторопливыми, созерцательными.
— Вы очень заботитесь о своих племянниках. Для них эти дни, должно быть, как глоток свежего воздуха. Или, если угодно, возвращение к чему-то настоящему.
— К бедности и скудости? — спросила я, пряча взгляд в своей чашке.
— К простоте и честности, — поправил он мягко. — Они живут в мире жестких правил, амбиций и показного блеска. Здесь же… здесь иные правила. Правила тишины, выносливости и внутреннего покоя. Если, конечно, суметь их расслышать.
Он обвел взглядом комнату, остановив его на полках с книгами, видневшихся в открытую дверь кабинета.
— Я
