Хозяйка заброшенного замка - Надежда Игоревна Соколова

Глава 2

Я добралась до дома затемно, когда густая мгла уже полностью поглотила лес, и лишь силуэты исполинских сосен чернели против чуть более светлого неба. Дом — вернее, старый замок — поднимался из темноты угрюмой громадой, его зубчатые стены терялись в верхнем мраке. Якоб высадил меня у крыльца главного входа, скрипучая дубовая дверца кареты отворилась с привычным стоном.

– Покойной ночи, госпожа, – хрипло проговорил старик, и его седая борода колыхнулась в свете единственного фонаря, укрепленного на стене у входа.

– Покойной ночи, Якоб. Спасибо.

Он кивнул, и карета с грохотом и скрипом двинулась в сторону низких каменных построек конюшни и каретного сарая, растворившись в тени от замка.

Я медленно поднялась по широким, слегка просевшим посередине каменным ступеням. Под ногами хрустел мелкий гравий и сухие иголки, занесенные ветром. Высокий магический фонарь, заключенный в кованую железную клетку, светил на стене слабым, неровным желтоватым сиянием, от которого дрожали беспокойные тени. Свет был тусклым, экономным — заряд кристалла, питавшего его, нужно было беречь.

Открыв массивную дверь, обитую с внутренней стороны потертым войлоком, я перешагнула высокий порог, вырезанный из темного дерева и протертый до гладкости поколениями ног. В холле, высоком и холодном, другой, более емкий фонарь, встроенный в люстру из оленьих рогов, отозвался на мое присутствие и загорелся ровным, теплым светом. Магия здесь была простая, домашняя, реагирующая на прикосновение к дверной ручке.

Сразу же из глубины коридора, ведущего в жилую часть замка, бесшумно появилась Ирма. Её невысокая, плотная, коренастая фигура в простом сером платье-мешке казалась неотъемлемой частью этих старых стен. Ей было примерно моих лет, но её полуорчья кровь и суровая жизнь наложили другой отпечаток: кожа была плотной, как дубленая кожа, широкое лицо с мощной челюстью и небольшими, острыми клыками, выглядывающими из-под губы, было изрезано морщинами-шрамами. Её глаза, желтые, как у совы, внимательно оглядели меня, оценивая усталость.

– Новости есть? – спросила я привычным полушепотом, сбрасывая с плеч потрепанную верхнюю одежду и подавая ей вместе с теплым платком.

Ирма покачала головой, коротко и резко. Её движения были экономными и точными.

– Никаких, госпожа. Всё тихо. Ловушки по периметру целы, сигналы не срабатывали.

Ну, и слава местным богам — если они, конечно, есть. Спокойная ночь. Все проще жить без новостей, которые в этом мире редко бывали добрыми.

Скинув тяжелые, промозглые снаружи, но уютные внутри сапоги на медвежьем меху, я в толстых шерстяных носках прошла по каменному полу в сторону кухни. Это была моя главная жилая комната — не парадный зал с огромным, вечно холодным камином, не мрачная библиотека, а именно кухня. Комната в дальнем конце первого этажа, закопченная веками, но бесконечно теплая и живая. Массивный очаг, сложенный из темного камня, занимал половину стены; в нем всегда тлели угли, готовые разгореться при первом же дуновении.

Я уселась на свой любимый дубовый стул с точеной спинкой возле небольшого слюдяного окна, за которым сейчас была лишь непроглядная чернота. Есть не хотелось — после визита к брату в горле стоял комок невысказанных слов. А вот чая горячего, крепкого, с дымком и травами, я выпила бы с наслаждением.

Ирма, словно читая мои мысли, а может, просто зная меня уже как облупленную, уже ставила на грубый дубовый стол возле меня тяжелый глиняный стакан в простом железном подстаканнике. Из него поднимался густой, ароматный пар, пахнущий иван-чаем, лесными ягодами и чем-то горьковатым, целебным. Рядом легла деревянная ложка и маленькая глиняная плошка с густым липовым медом — Ирма знала, что я люблю подсластить горечь. Всё это было сделано молча, без лишних движений, и в этой молчаливой предупредительности была настоящая, простая забота, которой мне так не хватало в обоих мирах.

Я допила чай до дна, чувствуя, как густой, согревающий напиток разливается теплом по усталому телу. Горечь трав смягчалась сладостью меда, но легкая терпкость оставалась на языке, как послевкусие этого долгого дня. Поставив тяжелый стакан в подстаканнике обратно на стол, я поймала себя на том, что просто сижу и смотрю на дрожащее отражение пламени очага в темной поверхности глины.

Сил не оставалось ни на что. Поднявшись со стула, я кивнула Ирме, все так же молча сидевшей в углу и чинившей что-то из одежды. Она ответила коротким взглядом своих желтых глаз — всё в порядке.

Путь по каменной лестнице на второй этаж, в мои покои, показался сегодня бесконечным. Свечи в железных подсвечниках на стенах зажигались сами, едва я приближалась, и гасли позади, погружая пройденный путь обратно во мрак. Воздух в спальне был холодным, прозрачным и неподвижным. Я механически, почти не глядя, сняла платье, повесила его на спинку стула и надела длинную, простую льняную ночную рубаху — пижамой это можно было назвать лишь с большой натяжкой. Ткань была прохладной и грубоватой на ощупь.

Не разжигая камин, я забралась под тяжелые одеяла и шкуры. Холод постельного белья быстро сменился накапливающимся теплом собственного тела. Физическая усталость, накопленная за день тряской в карете и душевным напряжением, навалилась сразу, густой и неодолимой. Мысли расплылись, и я провалилась в сон почти в тот же миг, как закрыла глаза.

И мне приснилась Земля. Не вся сразу, а обрывками, яркими и болезненными. Беззвучный шелест страниц в тишине читального зала, где пылинки танцевали в луче света из высокого окна. Холодная, мокрая поверхность плитки тротуара под щекой. Гулкое эхо шагов в пустом подъезде панельной высотки. Запах кофе из соседней квартиры и далекий гул трамвая. Это был не связный сюжет, а просто вспышка ощущений, знакомых до боли и бесконечно далеких.

Я проснулась утром от того, что луч бледного зимнего солнца пробился сквозь узкое окно-бойницу и упал прямо на лицо. Первым чувством, еще до того, как я полностью открыла глаза, была легкая, но отчетливая тоска. Она лежала на душе тонкой, холодной пеленой, как иней на стекле. Тоска по центральному отоплению, по электрическому чайнику, по глупому утреннему шоу по телевизору — по той простой, понятной жизни, где не было магии, но не было и этой вечной, скрипучей тяжести почти что средневекового быта.

Я лежала, глядя в потолок с темными балками, и слушала тишину замка. Она была другой, не городской. Здесь тишина была плотной, живой, нарушаемой лишь скрипом дерева и далеким завыванием ветра в башенках. Тоска медленно отступала, уступая место привычной утренней апатии и мыслям о делах на сегодня. Где-то