Развод. Мы (не) простим - Джулиан Хитч

— Ты всегда прекрасно выглядишь. — Пытается предложить руку, но я делаю шаг назад.

— Иван Станиславович, добрый вечер! — приветствует нас хостесс. — Рады видеть вас в компании прекрасной спутницы.

— Добрый вечер. Это моя жена, Инга.

Слово «жена» произносит так естественно и с такой теплотой, что на мгновение перехватывает дыхание. Он с гордостью представляет меня миру, которого для меня больше не существует.

Нас проводят в уединённую нишу. Тишина давит.

— Что посоветуешь? — начинаю я с безопасной бытовой темы, лишь бы отдалить неизбежное.

— Рыба или мясо?

— Мясо, лучше говядину. Но ничего острого, никаких экзотических соусов.

Ваня кивает, подзывает официанта и начинает с ним непринуждённый диалог. Я не слышу слов. Я вижу его — того самого Ваню, энергичного, харизматичного, уверенного в себе. Того, кто когда-то заряжал меня своим оптимизмом, в кого я была влюблена до безумия.

Официант, приняв заказ, уходит. Ваня говорит что-то о шеф-поваре, но его слова пролетают мимо ушей, разбиваясь о гулкую пустоту внутри меня. В горле ком, а пальцы сами собой мнут край крахмальной салфетки.

— Ваня. — Одно слово, но произнесенное с таким надрывом, что он мгновенно замолкает. — Ваня, я не могу просто так сидеть здесь и делать вид, что ничего не было. — Смотрю ему в глаза, прежде чем задать следующий вопрос: — Почему? Просто скажи мне почему ты тогда ушёл? Неужели я правда так тебя замучила, что ты не мог оставаться рядом? И почему ты… — голос срывается в шёпот, — не интересовался дочкой? Все эти месяцы? Роды, выписка, первые колики, первая улыбка… Ты просто стёр её из своей жизни.

Ваня опускает взгляд. Пальцем медленно обводит край бокала, видимо, собираясь с мыслями.

— Отвечать на первый вопрос — всё равно что пытаться оправдаться. И нет таких оправданий, которые ты захочешь услышать, — начинает тихо, без прежней уверенности. — Это была чудовищная ошибка. Слабость. Помутнение рассудка, за которое я буду расплачиваться всю оставшуюся жизнь. Я был напуган. Твоей беременностью, ответственностью, тем, что наша жизнь безвозвратно меняется. И вместо того, чтобы стать тебе опорой, я… побежал искать иллюзию свободы. Это самое большое свинство в моей жизни. И мне бесконечно стыдно.

Делает глоток воды, будто пытаясь смыть с языка горечь этих слов.

— А что касается Дианы… — смотрит на меня, и в его глазах читается настоящая мука, — это неправда, что я не интересовался. Я не мог прийти — знал, что ты не захочешь меня видеть. Потому стал общаться с твоей мамой. Конечно, она многое мне наговорила, и имела на это право, но быстро пошла на контакт. Рассказывала мне про дочку и… про тебя. Я видел, что ты снимаешь деньги с нашего общего счета, и там достаточная сумма, чтобы вы ещё пару лет могли спокойно на неё жить. Вещи, которые стоили дорого, передавал через твоих родителей. Все эти подарки для Дианы… Это всё было от меня. Я думал, что так даю тебе время. А ещё… я боялся. Твоего взгляда. Твоей ненависти. Видеть, как ты смотришь на меня с отвращением, пока держишь нашу дочь на руках… Я не был к этому готов.

Ваня замолкает.

Его откровенность повисает между нами тяжёлым плотным занавесом. В его словах есть какая-то страшная извращённая логика. И самое ужасное, часть из них — правда. Да, в том состоянии, в котором я находилась, я не приняла бы его помощь. И вышвырнула бы его за дверь.

Внутри всё переворачивалось. Образ жестокого предателя трещит по швам, смешиваясь с образом оступившегося и запутавшегося человека, который всё это время был где-то рядом. Это его не оправдывает, но раскрашивает чёрно-белую картинку в гораздо более сложные цвета.

Молчу, не в силах найти слов. Салфетка в моих руках окончательно превращается в жалкий комок.

Ваня медленно, будто боясь спугнуть, тянется ко мне и накрывает мою руку ладонью. Позволяю ему, застыв в оцепенении.

— Инга, я знаю, что эти слова сейчас ничего не значат. Я знаю, что разбитое доверие не склеить за один вечер. Но я прошу… Умоляю тебя… Дай мне шанс. Всего один шанс доказать, что я исправился. — Его голос звучит тихо и почти нежно. — Я совершил самую чудовищную ошибку в жизни. И я понял, что нет ничего важнее вас двоих. Только ты и наша дочь. Это больше не повторится. Никогда. Я буду рядом. Каждый день. Я буду приходить, помогать, носить её на руках, слушать, как ты ругаешься из-за бессонных ночей… Я буду делать всё, что должен был делать все эти месяцы.

Он сжимает мои пальцы, и по его лицу видно, что говорит искренне, что каждое слово выжжено в нём стыдом и болью.

— Я всё ещё люблю тебя. Я, наверное, никогда и не переставал, просто был слеп и глуп. Теперь я как никто другой понимаю, какая это хрупкая штука — семья. И как легко её разрушить одним идиотским поступком. Я буду беречь вас. Я готов ждать — месяц, год, пять лет… Сколько потребуется, чтобы ты смогла снова хотя бы просто посмотреть на меня без этой боли в глазах.

Его слова обрушиваются на меня лавиной. Внутри всё смешивается и закручивается в противоречивом вихре. Гнев — ведь как он смеет говорить о любви после всего? Сомнение — а вдруг он и правда изменился? Жалость — к нему, к себе, к нашей сломанной жизни и дочке, которая растёт без отца. Страх — а что, если я поверю и меня снова ждёт такой же жестокий обман? А если не поверю и ошибусь, лишив нас с Дианой шанса на счастье?

Слёзы выступают на глазах против воли. Смотрю на наши соединённые руки, на его пальцы, которые так хорошо помнят каждую линию на моей ладони. Часть меня отчаянно хочет поверить ему, ухватиться за этот спасительный плот в море одиночества и отчаяния. Другая — кричит, что это ловушка, что боль вернётся, и будет ещё невыносимее.

Я будто разорвана напополам. Между прошлым и надеждой на светлое будущее.

Молчу не в силах вымолвить ни слова, просто глотая воздух и пытаясь не разрыдаться здесь, за этим шикарным столом в дорогом ресторане, где решается судьба нашей