Совок порочного периода - Алексей Небоходов
– Не трогай! Ты не посмеешь! – выкрикнула она с отчаянием.
Не обращая внимания на её протест, я подошёл к раковине и решительно опрокинул бутылку. Портвейн торопливо зажурчал, обжигая воздух сладковатой обидой. Елена попыталась встать, старый стул отчаянно заскрипел под ней, но силы покинули её, и она, тихо всхлипнув, снова рухнула на место.
– Зачем? – сдавленно прошептала она. – Что ты наделал?
Я повернулся, встретив её взгляд, полный слёз и безысходности. Сердце мгновенно сжалось, но жалости я не позволил взять верх. Спокойно подошёл к ней, осторожно коснулся плеча.
– Достаточно, – сказал я мягко, глядя ей в глаза. – На сегодня хватит.
Елена смотрела на меня потерянно, как ребёнок, которого застигли за непоправимой провинностью. Подавленная моим спокойствием, она покорно опустила голову и позволила мне помочь ей подняться.
– Пора отдыхать, – негромко произнёс я с почти забытой за годы заботой.
Она не сопротивлялась. Посадив её на кровать, я помог ей лечь, поправил подушку и укрыл одеялом. Свет из коридора едва проникал в комнату, делая её лицо особенно бледным и измученным.
– Ты сердишься? – едва слышно спросила она.
– Нет, – честно ответил я. – Просто отдыхай. Всё будет хорошо.
Её веки опустились, дыхание стало ровным и тихим. Я постоял у кровати, убедился, что она успокоилась, и осторожно вышел, стараясь не нарушить хрупкий покой.
В своей комнате я опустился на кровать с облегчением, будто сбросил тяжёлый груз. Я чувствовал нечто давно забытое – гордость и тихую радость от того, что сумел поступить иначе и избежал сценария, однажды приведшего меня к пропасти.
Глядя в потолок, я прокручивал события вечера, и чем больше размышлял, тем яснее ощущал: во мне что-то по-настоящему изменилось. Это был не просто временный порыв – нечто важное и настоящее, способное повлиять на моё существование.
Я вспомнил, как однажды не устоял, присоединился к бесконечной пьянке и шагнул навстречу собственной гибели и её страданиям. Теперь я знал конец той дороги и впервые осознал, что выбрать иной путь – не трусость, а силу изменить судьбу.
Но в сознании промелькнула тревожная мысль: а правильно ли я поступил, вмешиваясь в ход событий, меняя прошлое по своему усмотрению?
Эта мысль засела глубоко, не давая заснуть, пока усталость не взяла верх, медленно погружая меня в сон.
Последним, что я успел подумать перед забытьем, было то, что время само рассудит мои действия, а мне остаётся лишь принять сделанное и двигаться дальше.
Утро прокралось осторожно, словно извиняясь за своё присутствие. Сквозь щель в занавеске просочился мягкий свет, подсвечивая пыль в воздухе и придавая комнате хрупкость. На кухне тихо гремела посуда, слышались осторожные шаги. Я медленно открыл глаза и прислушался.
Там, за стеной, негромко и мирно хлопотала Елена. Голоса не было – только будничные звуки, наполненные осторожностью, словно происходящее было слишком хрупким, чтобы потревожить его словом или жестом.
Всё внутри меня сжалось, когда я вдруг ясно понял, что эти звуки – её благодарность. Не словами и не назойливостью, а едва заметная, почти неслышная для того, кто не привык прислушиваться к чужой боли. Но я привык. Знал, что сейчас на кухне не просто готовится завтрак, а реализуется тихая попытка сказать «спасибо» единственным доступным ей способом.
В памяти всплыло вчерашнее: уставшее, сломленное лицо Елены, её дрожащие пальцы и срывающийся голос, полный страха и вины. Сейчас же, превозмогая похмелье и боль, она готовила завтрак не себе – мне. Потому что кто-то впервые за долгое время проявил к ней участие.
Я остался лежать, вслушиваясь в звуки из кухни. В голове возникали обрывки воспоминаний, прежде тонувших в повседневности. Много лет назад я случайно услышал её телефонный разговор: «Нет, Сергей, это невозможно… Мне есть, о ком заботиться». Тогда не придал значения, а теперь ясно видел, от чего она отказывалась ради меня.
Сергей Петрович – пожилой, неловкий профессор с верхнего этажа. Вечно в твидовом пиджаке, с книгой под мышкой и мягким взглядом поверх очков. Он часто заходил к Елене, приносил цветы, смущался её молчаливого взгляда. Его забота была незаметной, но постоянной – как утренний свет, не зависящий от твоего внимания.
Теперь я видел иначе те моменты, когда он приносил яблоки из деревни, читал ей стихи на кухне, пока она мыла посуду. Тогда казалось пустяком, теперь – сутью. Он любил её, а она не позволяла себе ответить взаимностью. Потому что рядом был я – сын чужой женщины, но ставший её смыслом.
Может, она тогда верила, что материнская забота важнее личного счастья, что одиночество – плата за верность памяти. Но я больше не хотел в это верить. Передо мной была женщина, отдавшая всё и оставшаяся ни с чем. Теперь, в этом новом времени, я мог изменить хотя бы это.
Мысли прояснились, а то, что вчера казалось туманным, теперь стало очевидным. Я знал, чего хочу – не для себя, а для неё. Вернуть ей то, чего она сама себя лишила: тепло, заботу, любовь.
Я сел на кровати осторожно, словно боясь разрушить эту ясность движением. Но она только крепла, наполняя меня уверенностью. Я должен был поговорить с Петровым. Сделать всё, чтобы Елена больше не чувствовала себя лишней.
Я поднялся тихо, с ощущением, будто впервые в жизни действую по совести. Внутри росла уверенность в правильности решения. Я вышел из квартиры, твёрдо понимая, чего хочу добиться.
Подъезд встретил привычной утренней тишиной, разбавленной шорохом листовок на лестнице. Поднимаясь к квартире профессора, ощутил странное волнение – чувство, будто сейчас я совершу нечто значимое.
Остановившись перед дверью, несколько секунд собирался с мыслями. Потом вдохнул и уверенно нажал звонок, не желая казаться нерешительным.
Дверь открылась не сразу. Сначала раздалось шарканье тапочек и недовольное ворчание, потом появился Сергей Петрович в своём неизменном твидовом пиджаке и больших очках.
– Леонид? Вот уж кого не ожидал увидеть так рано. Что-то случилось? – спросил он, впуская меня в квартиру и аккуратно закрывая дверь.
– Доброе утро, Сергей Петрович, – я шагнул внутрь, сразу почувствовав уют комнаты, наполненной книгами и старой мебелью. – Извините за ранний визит. У меня разговор, который нельзя откладывать.
Профессор напрягся, но сохранил внимательное выражение на лице.
– Интересно… Присаживайся. Что за срочный разговор?
Я сел в потрёпанное кресло, помолчал секунду, подбирая слова, и осторожно начал:
– Дело в Елене. Я знаю, вы знакомы много лет, поэтому решил обратиться именно к вам.
Профессор вздрогнул, нервно поправив очки.
– С Еленой что-то случилось? Проблемы?
– Проблемы – слишком мягко сказано, – произнёс я тихо. Профессор посерьёзнел. – Дело в её работе
