Иероглиф судьбы или нежная попа комсомолки. Часть 2 (СИ) - Хренов Алексей

— Значит, Токио у нас по курсу, — выдохнул Лёха, вытягивая шею и вглядываясь в зияющий темнотой люк. — Шесть часов пути ради одного деревянного шедевра. Эй, зелёные человечки, ваш выход. Главное — попасть точно в сортир японского императора! Слышите, придурки? А то никакого вам коллайдера!

Оставалась бомба. Лёха снова пополз к деревянному цилиндру. Эх, сука, укатилась. Не достать. Мысли слегка путались.

— Фигня, перецеплюсь ближе.

Он отстегнул карабин и перещёлкнул его на соседний шпангоут, проверил рывком, сделал шаг на четвереньках над бездной, ещё шаг; мостки гудели под локтями и коленями. Раз, два, три.

Опля. Лёха усмехнулся: он достал деревянную «бомбу», обмотанную газетами и разукрашенную иероглифами, с аккуратно приклеенным японским флажком и длинным хвостом из верёвок.

— Вот она, правда в последней инстанции, — прохрипел он сам себе. — Никакой взрывчатки, только сила слова и творчества народов Азии.

Он подтолкнул её раз, подтолкнул другой — тряска покатила её ближе к силовому набору. Бомба нехотя попятилась, перевалилась через кромку и ушла в темноту. Хвост в последней вежливости метнулся за хозяйкой, на миг обвился вокруг стопы пилота и дёрнул с такой яростью, будто хотел оторвать ему средство передвижения вместе со средствами размножения.

Лёху подбросило, швырнуло в бок, и он сорвался прямо в чёрный прямоугольник бомболюка. Ноги ушли в пустоту, воздух вырвал из груди звук, рукавицы судорожно схватились за железо. Пальцы вцепились в продольный лонжерон и за кромку шпангоута, он повис, болтая ногами над бездной.

— Бл**ть! Парашю-ю-ют! — в мозгу билась истошная мысль. — Выдержит ли трос? А если и выдержит, мне три часа лететь на верёвке за самолётом? Пи***ц!

Лёха, будучи парашютистом в будущем своей прошлой жизни, много раз проходил инструктажи и сдавал зачёты по особым случаям в воздухе, в том числе по зависанию парашютиста за самолётом. Экипаж должен попробовать втянуть его обратно, либо обрезать стропы, и уже отцепившись, парашютист может раскрыть запасной. Он даже читал, как зимой Ан-2 сел с парашютистом «на прицепе», но тут, сука, у него не было ни основного, ни запасного, ни экипажа, который мог бы втянуть его обратно.

Ноги болтались в сантиметрах от кромки, пытаясь нащупать хоть какую-то опору, руки намертво вцепились в край самолёта, стараясь втянуть нашего героя обратно, а ветер изо всех сил пытался оторвать его и отправить в свободный полёт.

— Бл***ть! Кузьмич! Закрывай люк! — молил наш герой, из последних сил вцепившись в железяку.

Глава 2

Сто первое горячее китайское предупреждение

Первое апреля 1938 года. Банный комплекс в предместьях Токио.

Надо признать, что «зелёные человечки» налажали. То ли отвлеклись на финал по межгалактическому футболу, то ли увлеклись космическим ниппонгом, то ли просто попали в пересменку — так или иначе, они промазали!

Несмотря на чётко сформулированный Лёхин запрос, зад японского императора остался в целости и сохранности.

В предместьях Токио, там, где холмы Мусаси мягко сходят к заливу и кедры держат небо за рукава, стояла баня онсэн-сенто для людей. Для непростых людей. Точнее, простых людей тут в округе никогда и не видели — выходит, для совсем непростых. Пруд с карпами кои, выведенными, по слухам, лично предками императора Хирохито. Каменный мостик, фонари-торо, аккуратные сосны, согласно кивающие вашим мыслям, камыши и бамбук, которые, казалось, шепчут верные решения.

Не сад, а учебник по живописи.

Одноэтажное здание, с традиционной крышей, спрятавшееся в единении с природой, полированные доски, фуро из вековых кипарисов, в которое может поместиться весь генеральный штаб, матовое стекло фонаря в крыше и печь-каменка размером с министерство.

— Температура — семьдесят два градуса, — почтительно прогудел упитанный банщик.

Генерал Садао Араки, отставленный от дел, но всё ещё почитаемый как «духовный наставник армии» и известный в СССР как символ японского милитаризма, согласно кивнул и прикрыл глаза, предвкушая предстоящее. Человек, который когда-то учил офицеров «духу Ямато» и уверял, что японец побеждает прежде, чем достанет свой меч, теперь собирался победить собственный ревматизм. Хотя бы на короткое время.

Бамбуковые сандалии у входа и деревянный номерок в корзине. Низкий табурет и кедровое мыло — отмыть всё до скрипа. А затем фуро… Фуро. Сорок один градус. Здесь оно уникальное, кипарисовое. На три минуты. Затем ещё разок. И ещё. И сразу ледяной шок — в мидзубуро. Потом основная парная, где мысли распариваются до вареной мягкости. Местный банщик знает толк. Посидеть сколько выдержу. Ух! Жёсткая рукавичка со щепоткой соли и камелиевое масло. И наконец откинуться на подушки в дзасики и зависнуть на полчаса, а лучше на час… Редкий удзиский гёкуро — фантастический чай, густой и сладковатый. Эх.

И потом плата за это счастье — разговоры вполголоса с этими проклятыми мудакам!

— Начинайте, — милостливо кивнул еще один, не старый и довольно плотный участник.

Они разбрелись по залу, как карпы по пруду, — важные, розовые, невозмутимые. Толпа голых мужиков, олицетворявших чуть ли не половину власти страны солнца, принялась тереть себе спины, бегать в горячие корыта и с непромокаемыми мордами прыгать в ледяную купель. Наконец старший мероприятия кивнул. И вся эта половина власти страны, уже чистая и блестящая, молча потекла в парилку. Расселась. И приготовилась вкусить правильного пара.

И тут сверху раздался вой, грохот и — ух! — точно в широкий дымоход печи ввалилось нечто деревянное с облезлым хвостом.

Разогнанная до сверхзвуковой скорости болванка, как снаряд главного калибра линкора, нырнула в печь и встретилась с горящими углями. Каменка подпрыгнула, треснула, взвыла, и пар рванул из всех щелей.

— А-а-ай! — донеслось из святая-святых элитной бани и мимо офигевшего банщика пронёсся отполированный кипяточком оздоровительный забег японских небожителей.

Дальше началась история с географией.

Первый спортсмен, взвизгнув, споткнулся о собственную доблесть и распластался на гравии; второй участник соревнований не успел затормозить, шлёпнулся сверху, прижал его тесно, что их судорожное выползание со стороны выглядело как усердное, но крайне похабное упражнение — с пыхтением, кряхтением и отчаянными попытками сохранить остатки достоинства.

Кто-то с визгом перелетел через порог и врезался в азалии. Следующий атлет, снеся столики на улице и обернувшись в скатерть, нырнул в пруд к кои — карпы шарахнулись, как от внешней политики. Старший действия активно прошелестел по гравию и, забыв о приличиях, как был в чем мать родила, понёсся к бамбуковой роще, оставляя на дорожке следы уровня «секретно».

Через какое то время на дорожке остались только остатки деревянной болванки с китайскими иероглифами, так, что всем стало ясно, откуда дует ветер.

А утром газеты конкурирующей за влияние группировки вышли с заголовками «Сто первое горячее китайское предупреждение».

После чего кабинет вспомнил о старых лекарствах от новых болезней и развил бешеную деятельность.

Министр иностранных дел Казусиги на заседании в бане не был — приболел. Наутро ему подсказали, что «заявление по состоянию здоровья» уже давно должно лежать на столе у императора.

Другой, министр по делам колоний Сонью Отани, в ведении которого был и Китай, опоздал к «банному совещанию» и только успел понаблюдать, как голые соратники мечутся в саду, да ещё и смеялся до слёз. И именно этого ему и не простили. Вежливо объяснили, что настоящий соратник не глазеет на аварию — настоящий соратник в ней участвует.

Первое апреля 1938 года. Небо над банным комплексом в предместьях Токио.

А в это самое время, на высоте шести километров, один советский балбес истошно дрыгал ногами над распахнутым люком мирного советского бомбардировщика, всеми силами цепляясь за внутренности самолёта и стараясь продлить краткий период единения с машиной — и не стать лётчиком на буксире.