Империя Машин: Пограничье - Кирилл Кянганен
– П-п-печать подлинна, – тихо пробормотал он под нос, однако все присутствующие в зале его услышали.
Александр переменился в лице, раз ситуация выходила из-под контроля, то…
– Принести тюки! запереть врата на засовы!
Склонился трепещущий привратник «Законом…», но Прокурор ухватил его за горло, – ты смеешь мне перечить? – и пронзил насквозь, – я скрижаль закона! Зал мигом наполнился хаосом, а хаос – именно те обстоятельства, которые знакомы Неизвестному с детства.
– В покоях одного из кандидатов… – еще пытался апеллировать к закону капитан стражи, но Александр оттолкнул и его, – кончай! Неизвестный! Вылазь, падаль! Солдаты! Тащи уголь, топи печи! Мы выкурим всех крыс из их нор, чтобы остановить анархию! А вы – обратился он к собравшимся, – снимайте маски.
Внезапно, один крупный и мускулистый мужчина отказался подчиняться, он потребовал себе мушкет, и бросил в лицо Александра перчатку, вызывая того на дуэль, но тот его просто пристрелил, и тогда-то все и полетело к чертям.
Сорвали маску. Убитый оказался… «манекен?!» – меченый возник из ниоткуда, и ударил прокурора по затылку.
– Завязалась драка, но оппонента быстро застрелили из мушкетов. Неизвестный, тем временем, прикончил троих караульных, и с помощью четверых мужчин поднял засов,
– Пролезайте! – крикнул он, – женщины вперед! – и бросил дымовую шашку.
– Твоя смелость граничит с отчаянием, – прогремел голос Александра. Он выскочил из дымного клубка, нанося скользящий удар над ухом. Они одновременно изъяли револьверы и совершая прыжки за укрытия дали по залпу, затем второму, сабли снова сблизились, но Неизвестный заметил, что все «свидетели» Александра спаслись бегством. Поэтому он разорвал дистанцию и оттеснил его к колонне, принимая последнюю пулю. Кажется, Александра тоже задело. Неизвестный совершил полуоборот, и вновь сабля соприкоснулась с клинком. Кружа, они получали и наносили мелкие раны, пока солдаты сдерживали натиск толпы и пытались выцелить «Манекена». Но рана от револьвера Александра оказалась глубже, Неизвестный выронил меч и удар пришелся на предплечник.
– Считай это помилованием, – произнес Прокурор.
Он схватил Неизвестного под локоть и выволок на балкон. Сверху обозревались почти все городские кольца. От ледяной впадины до проходных, но прокурора не волновали пейзажи. Он вытащил Неизвестного к перилам и тот едва не рухнул за них: «Выбирай подонок: кто умрет сегодня? Ты ведь боишься своих чувств? Боишься! Боишься, что они вылезут наружу и заявят о себе! Выбирай или умрут все!». Неизвестный поднял голову прикусывая распухшие губы.
– Он… – Неизвестный отвлекся от творящегося на побережье ужаса и опустил глаза к Кольцу ниже.
– Прокурор глянул на того. Мужчина выгнул спину, как от удара током, после чего рухнул наземь, распугав прохожих. Тело его подрагивало пока не утихло полностью, точно взгляд медузы, но, вместо очаровывающего окаменения электрический разряд.
– Пренебрегаешь стариками? Как цинично… Не находишь? – Александр упивался его страданиями. Все существо Неизвестного вопило от выплескивающихся эмоций прокурора. Интуиция подсказывала что за силуэтом жестокого человека кроется нечто большее, но ум его противился осознанию…
– Ты все равно падешь…
– Вот оно! Эмоции! Они заполняют тебя! Дедушка давненько не испытывал ненависти, давай! Поддай жару!
– И тут Неизвестный понял его трюк – Александр внушал ненависть, после чего цель его буквально взрывалась от эмоций. Человеческий мозг не был способен выдержать столь сильных переживаний. Он извернулся, и, выхватывая кинжал, всадил Александру в Колено. Уходя от захвата, он полоснул его по щеке. В столь быстрой схватке обычные войны едва поспевали глазами. Уход за колонну – передохнуть, наступление, натиск клинка или сабли, затем пальба наугад – краткая передышка, и схватка продолжается. Когда дым развеялся, то от колонны, где Прокурор последний раз видел Неизвестного, тянулся кровавый след, обрывающийся далеко впереди, у внешних ворот.
– Почему их выпустили?! – заорал Александр, отхаркивая кровь. «Кажется, пуля пробила легкое». «Им помогли! Двери взорвали». «И угнали повозки, идиоты! Увальни! Где мои розги?! Ну ничего… Жгите корабли всех гостей, вносите имена в черные списки. Мы разделаемся с мятежниками. И поймайте второго… манекенщика!». «Вам надо прилечь, – заметил заботливо прислуживающий лекарь». «Не сегодня, падре, – кроме Неизвестного на острове полчища крыс». Как бы пригодилась помощь Просветителей, но он сам порвал контракт! «В Бездну!». Прокурор переобулся, наложил повязку на колено, и шаткой походкой приблизился к останкам ворот.
– Почему баллисты не спалили предателей дотла?!
– Распоряжение дошло слишком поздно, мы подозревали, что…
– Что?! Говори смелее! Я сбегаю с острова с той грудой негодяев и пересмешников?
– Титулы… Паспор…
Он зарезал рядового на месте, встрепенув подчиненных. Прирезал, как обучали убивать козлят: рукой обхватив шею, по накатанной технике: с легонька погружаешь лезвие и скользящий полуобруч вокруг глотки. Кровь залила целиком. «Кажется, он никогда не будет прежним Александром» – подумалось с неким опасением, но он всегда пресекал сомнения.
– Пламя закаляет сталь! Отныне малейшая оплошность будет караться смертной казнью… – когда сойдет дым, проследите, чтобы дорога ко дворцу была чиста, – проговорил Александр, стараясь прочистить веки… то ли от крови, то ли от нахлынувших слез. «Сирена…». Именно так с ней разделался Надзиратель… «Прости меня мальчик мой, – проговорил он об убитом новобранце, – но никто не должен видеть моих слез. Завтра похороню тебя, с почестями, орденами, и медалью за отвагу – обещаю…». Он ощущал, что его власть – способность обладать другим, было лишь жалким замещением, пародией на «любовь». Он заменил чувства к давно умершей Сирене строжайшей холодностью. Жесткая дисциплина и труд – стали ему новым миром. И теперь, когда основа его жизни подвергалось угрозе, он ощущал вызов самому своему существованию и был готов биться не только за честь и независимость острова Скал, но и за память о ней, за те обрывчатые сны, где он живой, дышит, полный сил. Где даже воздух прозрачен и небо виднеется на горизонте, а он… всего-то смотрел на фиалковый оттенок ее глаз, обнаруживая в них бездонность существования. Не по годам солдатская седина пробивала лоб и щеки, но он не похоронил ее. Не забыл, как не забывают восход однажды увиденного подснежника – Александр отвернулся от пожарища, перебравшись по скошенной стене в собственные покои: вот и остались «у него» или «от него» висячие на тканевой обшивке награды и знаки отличия: «ветеран войны», «орден за заслуги перед империей и отечеством», «золотой орден чести» … и прочие брошюры из грамот меньшей важности… вместо жизни. После тех лет, проведенных в заточении, этой темнице ужаса, где он познал большую часть бед и несчастий несвободы, нашелся человек, внесший за него выкуп. Лагеря распадались, его поместили в приют, и однажды пришла одутловатая рука и потянула за неокрепшие плечи подростка-дикаря: «номер семь-три-девять забирают». Незнакомец получил документы и мягкосердечным голосом попросил следовать за ним. «На руках я тебя не унесу, вон оно как вымахал!». Таково было знакомство с его первым отцом. Отец его был простецкого типа, работал пахарем, и верно говорил, когда четыре года спустя (ночные кошмары наконец-то отступали) Александр собирался на фронт. «Ты мужчина – тебе и выбирать, но я бы оставил все это ради нашего хозяйства, как я один тут управлюсь?». А еще… Верно он говорил: «Раздор приносит война, и с собой ты вернешь лишь смуту, а остального – не воротишь, как и моего сына». Вся душа Александра была этим разломом между жизнью и смертью, любовью и ненавистью, а после: между миром и очередной войной… Он избрал последнее, ибо оно могло хоть как-то напомнить о том, еще не загубленном потенциале, который недоглядели смотрители, но разглядели Сирена и приемный отец. Сирена… Тогда, после Потопа, за время его невольничества, страна впала в гражданскую войну. И, когда он впервые опробовал свободу, дарованную мягким сердцем, его испугало собственное отражение. Его руки, обагряемые кровью каждого убиенного… Казалось, даже сейчас она была способна расцеловать их и простить. Понять его душу. Эти отношения с ней – «любовь», выражающаяся во взаимной зависимости и нужде, были плодом ненормального мира. И вот, одно из уцелевших его творений
