Империя Машин: Пограничье - Кирилл Кянганен
– Я вытащу тебя…
– Для офицера нет чести в поражении, убив тебя – я нарушу обет и погибну на Скалах медленной смертью, – он обнял единственной рукой ладони Неизвестного и надавил штыком на свою грудь, – покончи с позором… или умри сам.
И Неизвестный добил безымянного офицера. Кровь залила погоны и рубаху под военной униформой. «Солдатская выправка обеспечивает победу в войне, но сколь бессмысленны эти войны», – подумал он, отстраняясь от мертвеца. «Как бы не оказались жертвы напрасными…». Неизвестный бегло осмотрел свои раны – «переживаемо». Конечно, он уничтожал врагов. Тех, кто жестокго притеснял иноземцев, погубил тысячи невинных в островной войне… Но, можно ли восстановить справедливость возмездием?
Далее тамбур. Обе двери распечатаны. Вслед за гусеницеобразным резиновым переходом – офицерская часть и станция радиовещания. По поднятому рубильнику с зеленой лампой он догадался, что сигнал о проникновении не передан. «Почему?» – он потянул на себя – заклинило! Отлично! Его выручает «случайность» за «случайностью». По такому же удачному стечению обстоятельств за контрольной панелью он обнаружил карту сменщика. Шифр отличался. «Она новая!». Неизвестный упаковал ее в заплечный мешок. Тогда и объявился Декарт. «Выглядишь впечатляюще» – пробарабанил он нервно, – давно тут?». «Только покончил с офицером. Еще не успел осмотреться». «Давай поглядим вместе» – и он яростно принялся вырывать ящики из столов. «Мне нужен мой магнитный диск». «Да, конечно, погружение отменено. Плавает где-то у поверхности».
Выбравшись в коридор, Неизвестный услышал ругань. «Бездари! Черта с два выберусь отсюда! Неужели она в архивах?!». Он мигом сообразил: Декарт искал карту. Даже когда Неизвестный вылезал наружу, он продолжал крушить мебель в поисках этого документа.
Диск плавал неподалеку. «Всплыл? Сам?». Неизвестный привязал его к себе и направился к берегу. Когда он приблизился к земле, то окончательно выбился из сил. Рядом валялись обломки – то, что осталось от лодки. «Расстрельное поле». Далее – трупы. Четверо подающих надежду юношей. Он повернул их исписанные кровью тела лицами к небу и прикрыл глаза. «Их смерть на моих руках». Лучшее, что он мог сделать – устроить захоронение, а одежду… снять наименее поврежденный камуфляж, и… раз – рисковать, то самому. Сейчас остров лишен радиостанции. До выборов управителей Колец считаные часы. Сперва – он отчитается беглецам по операции, затем… Ему надлежит исполнить две роли – пострадавшего члена команды Маяка, а поутру – претендента на публичную должность. Прикинув свои возможности, он решил возложить первую часть работы на кого-то другого. «Пускай Декарт лезет в передряги, стягивает ополченцев, а я… иду в когти льва». Как раз местные сдали глашатая. Напали оравой на конвой, вербующий ополченцев. Под пытками он рассказал им о предстоящем «неурожае» – операции Александра по выжиганию плодородных посевов вдоль берегов. И все – «для государственных нужд». Мотивом была расчистка территории ради строительства новых подъездных путей и прокладки водоканалов. «Чтобы сократить очереди». На практике же это означало вымирание побережья. Прокурор не стремился сохранить это в тайне. Наоборот, он вселял страх и ужас, сеял панику предстоящим нападением. В ярости и отчаянии ополченцы перевесили всех пленных, но Неизвестный испытывал какое-то безразличие. Пока Декарт занимался «прочесыванием» Маяка, Неизвестный провел экстренное заседание, где определил дальнейший ход операции.
Глава – 22 – Александр
«Разум человека всему находит обоснование… и пьянящее, как вино будущее, и реальное, как собственная кожа – настоящее. Очевидности он придаст песнь красок, и, даже ржавый рычаг за поворотом гребнистого берега обогащается эпопеей о каком-то легендарном событии. Он – скульптор нашей натуры, а поэззия – его выражение. Находятся неисправимые люди, требующие достоверности, и отвечающие отрицанием на невозможность достоверности, объявляя таковую невозможность одной из достоверностей», – не могу! – Александр в отвращении захлопнул книгу, – какую дурь строчил отчим, – сделал он заключение, радуясь, что из него не выкроили бесполезного «столичного кролика». Так прокурор называл всех, кто не проходил «испытание бездной»: кардинальной ломкой личности и ее переустройством. Человек, без истории, способной удивить и шокировать не заслуживал его внимания. «К счастью, он не был родным, и я его никогда не видел. Бездарные философы…», – Александр отвлекся от размышлений, перемещаясь в тело. Он находился в зале допросов и, кажется, надолго отвлекся, но протяжный стон пленников возвратил его к докучливой работе. Четверо ополченцев привязаны к шестам, глаза выколоты, уши оторваны и залиты воском.
Александр изъял из ножен фамильную шпагу и пронзил грудь каждого, после чего отдал офицерскому составу приказ: «Приберите балаган – и торопливо вытер руки, – от этих ханжей ненароком подцепишь заразу…».
Минутой спустя он был пуст, покоен и отдавался вязкой прохладе, усевшись на лакированную скамью. «Все-таки есть очарование в человеческой дикости, варварской ломке порядка… Но… надо избавляться от разврата» – подумал он, начиняя трубку табаком. Эту скамью прокурор привез из Лагеря Сэвелла. Воспоминания юности коробили и без того неустойчивую психику Александра. Сэвелл учил своих воспитанников как правильно прикладываться к обуви наставника, а предметом избрал лакированную скамью, переделанную под трон с двойной ступенькой для ног. Если воспитанник совершал «оплошность», то Сэвелл бил его по затылку, и, под давлением, голова стукалась о пол, разбивая в кровь губы. Иногда смотритель вышибал зубы. И это – меньше из зол, что с ним сотворил тот человек, но Александр на могиле своего отца поклялся, что покончит с ним. Кто бы мог подумать, что это список увеличится вдвое, ведь после лагеря Сэвелла, он очутился в кактусовой оранжерее месье Медварда. Маленькими мальчишками они играли наперегонки, но, когда наставитель святилища, планировавший прикрепить Александра за монахами, ушел, Медвард забросал его кактусами. И это так же – меньше из зол, что он испытал в компании Медварда. Зато последнему достался шрам – из-за которого, как слышал Александр, привратник не мог нормально мочиться. Каково впечатление он оказал на Александра повзрослевшим. Ведь именно так он представлял себе его судьбу: мальчик на побегушках у дедули, пока тот не отбросит ноги. «Но боги изощрились иначе, и теперь его имя значится в списках островных лордов».
«Медвард мало верил в богов, разве что гром и молнии вселяли в него блаженный трепет, точно образуемые созвучия взрывающихся облаков пара и небесных стрел – вестники его собственного возвращения на землю. Великого исхода, о котором ему часто говорил почтенный наставник» – такую записку получил Александр от своего приятеля с Острова Роз. «Похоже его раскрыли, раз он больше не пишет». Рахмиль имел обыкновение делиться своими (а, иногда и чужими) «подвигами»: покорением женщин, ласками их тел. Он – то еще похотливое создание, не созданное для возвышенной цели.
– Но все мы под этим небом – лишь грешники на пути к просветлению, – раздался из-за спины голос, заставивший его вздрогнуть. Это был Лайкр из Рифстенола – странствующий проповедник Рассветной Скрижали.
– Вы точно прочли мое сердце, – улыбнулся, сложив руки домиком Александр.
– До меня доходят нечестивые слухи, – проповедник запихнул руки в робу, – будто грязная порча опустилась на Скалы и точит корень мироздания. Ты понимаешь, дитя, о чем я? Уверен, понимаешь, и мы должны скорее приблизить день, когда в империи вновь воцарится мир и процветание.
– Совершенно согласен, ваше преображенство, – проговорил Александр, благодарный
