Хроники 302 отдела: Эффект кукловода - Алексей Небоходов
Некоторое время Курносов молчал, пытаясь справиться с волнением, затем тихо произнёс:
– Я всю ночь репетировал, что скажу тебе при встрече. Но сейчас понял, что все мои заготовленные слова бессмысленны. Что бы я ни говорил, случившееся не изменить. Я хочу, чтобы ты знала: для меня это не было ошибкой. Просто не понимаю, как теперь совместить тебя и расследование.
Маша подняла глаза, посмотрела прямо и открыто, с той смесью твёрдости и уязвимости, которая всегда его потрясала:
– Петя, я тоже всю ночь пыталась понять, что со мной происходит. И знаешь, что самое страшное? Я вдруг осознала, что не смогу отмахнуться от того, что между нами было. Я даже не уверена, что хочу это забыть. Всё оказалось намного глубже, чем я предполагала, и это пугает меня сильнее всего – не ошибка, а серьёзность этого чувства.
Курносов внимательно слушал её, и с каждым словом напряжение сменялось облегчением. Её откровенность была именно тем, чего он боялся и ждал одновременно. Он тихо ответил, сдерживая внутреннюю дрожь:
– Я всегда считал, что полностью контролирую себя и свою жизнь. А теперь впервые не уверен, что смогу сохранить беспристрастность и управлять чувствами. Я никогда не боялся за кого-то так, как сейчас боюсь за тебя. Но вместе со страхом пришло понимание, что именно это делает меня живым. Ты понимаешь, о чём я?
Маша чуть улыбнулась, и в её улыбке мелькнуло облегчение от сказанного:
– Понимаю. Всю ночь я убеждала себя, что это неправильно, опасно и безрассудно. Но чем больше думала, тем отчётливее понимала, что именно это и есть настоящее, от которого не могу отказаться. Кажется, мы оба оказались там, где чувства важнее придуманных нами правил.
Курносов медленно кивнул, принимая её слова с благодарностью и облегчением:
– Да, именно так. Но ты понимаешь, насколько осторожными мы должны быть? Никто не должен догадаться, иначе под угрозой окажется не только расследование, но и мы сами. На людях нужно вести себя так, словно ничего не произошло. Но я не хочу скрывать от себя, что эта ночь стала самым важным событием в моей жизни. И ты должна это знать.
Маша осторожно положила руку рядом с его ладонью, едва коснувшись пальцами – жест, значивший больше слов:
– Я тоже не хочу притворяться перед собой, будто ничего не было. Но это очень сложно – жить двойной жизнью, бояться случайно выдать себя взглядом или движением. И всё же я готова на это пойти, чтобы сохранить то, что между нами возникло. Ведь мы оба понимаем, что обратного пути нет?
Курносов долго и пристально смотрел на Машу, словно проверяя, готова ли она услышать то, что он намеревался сказать. Голос его прозвучал тихо и твёрдо, как обещание:
– Нет, пути назад действительно нет. Теперь мы должны действовать осторожно и разумно. На людях – строго и сдержанно, наедине – открыто и честно. Только так мы сохраним друг друга. Иначе нам не справиться с тем, что произошло.
Она медленно кивнула, принимая его слова без возражений. Между ними вновь воцарилось молчание – спокойное, полное безмолвного согласия, связывавшее их крепче любых слов.
Когда они вышли из кафе, обоим стало чуть легче. Несмотря на сложность ситуации, откровенность дала им необходимую уверенность. Теперь они понимали: назад дороги нет, впереди совершенно другая жизнь.
С того дня между ними возникло негласное доверие, не требующее подтверждений. На людях оба тщательно контролировали жесты и взгляды, словно участвовали в опасной игре, где малейшая ошибка могла разрушить хрупкий мир. Но наедине исчезали все барьеры, и наступал момент полной близости и открытости.
Однажды вечером, когда густые сумерки уже вплотную подступили к окнам квартиры Курносова, Маша вдруг замолчала. Взгляд её стал рассеянным и тревожным, будто она внезапно погрузилась в другую, пугающую реальность. Курносов сразу почувствовал перемену и осторожно коснулся её руки, словно стараясь вернуть обратно.
– Что случилось? – тихо спросил он, пытаясь поймать её взгляд, направленный куда-то глубоко внутрь себя.
Маша вздрогнула и словно очнулась. В её глазах отражались смятение и страх, и она нерешительно заговорила:
– Петя, я, кажется, начинаю вспоминать. Тот день, когда на меня напали… Я не могу понять, что именно вижу, но образы становятся яснее и пугают меня своей неопределённостью. Мне страшно узнать что-то, о чём не хочу помнить, но остановить эти воспоминания уже не могу.
Курносов внимательно смотрел на неё, скрывая собственное волнение. Внутри всё сжалось от тревоги и надежды одновременно. Возможно, эти воспоминания – ключ к разгадке дела. Но сейчас его больше заботило то, что чувствовала Маша.
– Ты можешь рассказать подробнее? Любая мелочь может быть важной, но не заставляй себя, если тебе трудно.
Маша медленно покачала головой, словно отгоняя навязчивые видения, и тихо ответила дрожащим голосом:
– Пока это лишь фрагменты, будто кто-то вырвал страницы из книги и перемешал их. Иногда просто ощущения – холод, влажность, жёсткая поверхность подо мной. Иногда – звуки, резкие и невнятные. Но страшнее всего лица и голоса, которые появляются из темноты, становятся всё ближе. Мне кажется, это не фантазии, а реальность, от которой сознание пытается защититься.
Курносов чувствовал, как в нём растёт напряжение, как приближается к разгадке чего-то важного, но заставил себя говорить спокойно и осторожно, боясь спугнуть её и снова потерять в глубине защитного забвения:
– Эти лица, голоса… Они тебе знакомы? Можешь вспомнить хоть что-нибудь важное?
Маша закрыла глаза, пытаясь ухватиться за ускользающие нити воспоминаний. Её пальцы на столе слегка дрожали, дыхание стало чаще и тяжелее.
– Я не знаю, как объяснить. Вижу лицо человека совсем близко, почти вплотную, но рассмотреть его невозможно – только расплывчатый силуэт. Голос шепчет что-то странное, пугающее. Кажется, я не хочу запоминать эти слова, они словно пытаются проникнуть в мой разум и остаться там.
Она замолчала, будто ожидая поддержки. Курносов осторожно коснулся её руки, придавая уверенность своим спокойствием:
– Попробуй вспомнить хоть немного, – мягко произнёс он. – Что именно говорил голос? Хоть одно слово?
Маша глубоко вдохнула, словно собираясь прыгнуть в холодную воду, и прошептала едва слышно:
– Помню запах… резкий, удушливый, знакомый запах одеколона. Он проникал в сознание и не отпускал. Голос был тихий, почти ласковый, но от этого становилось ещё страшнее. Слова звучали как бессмысленная молитва или заклинание – тихие, вязкие, будто паутина, в которую я попадала и не могла выбраться. Я боюсь понять
