Хроники 302 отдела: Эффект кукловода - Алексей Небоходов
– Удивится – наверняка, – Дмитрий усмехнулся и покачал головой. – Но он прозорлив и мудр. Поймёт и примет правильно. Иронии, конечно, тоже не пожалеет.
Катя рассмеялась; напряжение с неё слетело, в салоне стало легче дышать.
– Он всегда такой. Помню с детства: строгий, серьёзный, но с огоньком в глазах. Маша шутила, что только юмор помогает ей выдерживать его характер.
– Они удивительно дополняют друг друга. И знаешь… пока едем, вдруг понял: давно не ощущал такого правильного хода вещей. Рядом с тобой верю, что всё случилось не зря.
Екатерина глубоко вздохнула, будто стало просторнее в груди. Тянулась рука; она осторожно коснулась его запястья.
– Для меня это тоже не просто визит. Много лет слушала о тебе. Ты был рядом как образ, как семейная легенда, как таинственный незнакомец, которого знают все – а видели единицы. Теперь ты здесь, и это кажется фантастикой.
Дмитрий улыбнулся быстро, тепло.
– Пусть так. Если фантастика – то лучшая из возможных.
Катя крепче сжала ладонь и взглянула вперёд – на дорогу к Курносову. Взгляд держал сразу всё: тревогу, ожидание, нежность. Примерно то же бурлило и у него. Впереди – что-то важное, возможно, решающее. Но сейчас было просто хорошо ехать рядом, чувствуя тепло её руки.
Москва скользила мимо: улицы, проспекты, будничный шум растворялся за стеклом. Они приближались к месту, где прошлое и настоящее встречаются снова. Каждый понимал: после визита многое изменится, а эта дорога ляжет в ткань общей истории. В этом было столько естественности и правоты, что сомнения не находили опоры.
Остановились у небольшого супермаркета на Таганке. Дмитрий заглушил мотор, обернулся:
– Нужно взять что-то с собой. В гости с пустыми руками не ходят – тем более после стольких лет. Для Петра Ивановича это не принципиально, а Маше будет приятно. Она любит, когда всё по правилам – аккуратно и красиво.
Екатерина улыбнулась и выбралась из машины. Магазин – обычный: яркие витрины, ровные ряды, прохлада с запахом хлеба и фруктов. Едва вошли, Дмитрий уверенно направился к алкоголю и остановился у стеклянной витрины с водкой.
– Понравится? – шепнула Катя, рассматривая строгие этикетки.
– Дело не во «вкусах», – тепло усмехнулся Дмитрий. – Так заведено. Появиться с бутылкой – почти ритуал. В семьдесят девятом она была ключом к откровенному разговору. Думаю, за годы мало что изменилось.
Выбрал матовую бутылку со строгим шрифтом, вопросительно приподнял бровь.
– Берём?
– Конечно, – откликнулась Катя с лёгкой иронией. – Иначе мы были бы не мы.
Они подошли к кондитерской витрине: ровные ряды тортов – шоколад, крем, ягоды – идеальные, будто игрушечные.
– Какие? – Дмитрий разглядывал ассортимент.
Катя наклонила голову, прицельно вгляделась и, немного подумав, показала:
– Этот, с шоколадом и ягодами. И белый, лёгкий. Два разных – больше выбора и, возможно, меньше неловкости.
– Мудрее своих лет, – усмехнулся Дмитрий. Снял коробки и бережно опустил в тележку. – Остались цветы. Для Маши – обязательно.
Цветочный отдел находился у выхода – особенно свежий, ароматный. Дмитрий тщательно подбирал букет. Екатерина, заметив сосредоточенность, спросила почти шёпотом:
– Что-то особенное?
– Для Маши – всегда особенное, – ответил спокойно.
Наконец остановился на большом букете белых и нежно-розовых роз, упакованных строго и элегантно. Расплатились, вернулись в машину. Дмитрий повёл дальше – к Полянке, где жил Курносов.
Путь был недолгим, но внутреннее напряжение росло с каждым километром. Екатерина уловила это; осторожно коснулась руки:
– Ты волнуешься?
– Немного, – честно сказал Дмитрий, не отрываясь от дороги. – Этот человек слишком много для меня значит. Мы прожили рядом столько, что теперь и сам не понимаю, почему позволили времени отнять нашу связь.
Дом на Полянке оказался таким же, как в памяти: старый, уютный, в липах, с потускневшей штукатуркой и знакомым скрипом ступеней. Поднимались неспешно, почти торжественно; у двери он застыл на секунду. Катя ободряюще сжала ладонь; нажал звонок и шагнул назад.
Дверь распахнулась почти сразу. На пороге – Маша. Время добавило мягкие линии возраста, морщинки у глаз и серебро в густых волосах, но обошлось бережно: сохранились прежняя элегантность, узнаваемый прищур и та особая улыбка – глубже, мудрее, спокойнее.
Она узнала Катю мгновенно; глаза вспыхнули радостью, будто миг пролистал годы ожидания. Наклонилась вперёд, всматриваясь в лицо, ища не только черты матери и бабушки, но и отголосок того времени, что связало их судьбы.
– Катя? Неужели ты, Катенька? – в голосе нежность и удивление. – Господи, как же выросла! Помню крошкой: бегала по комнатам, смеялась – прямо ручеёк. А теперь посмотри – красавица, вся в мать, вся в бабушку! Как я рада тебя видеть, девочка моя, и представить не можешь, как рада!
– Да, тётя Маша, это я, – тихо откликнулась Екатерина и шагнула навстречу, позволяя обнять себя. – Как давно не виделись! Я скучала. Хотелось прийти раньше, рассказать о всём. Вы всегда были частью семьи, почти как вторая мама. Я часто вспоминала этот дом, ваши истории и кухонные чаепития, ту теплоту, с которой встречали. И вот я снова здесь – так же тепло и родно, будто и не уходила.
Маша крепко прижала её к себе, словно передавая одним движением многолетнюю заботу. Гладила по плечам, шептала почти неслышно – подтверждая не словами, а касанием: связь между семьями не оборвалась, а стала крепче.
Наконец ослабила объятия и перевела взгляд на Дмитрия. В глазах промелькнули удивление, недоверие, растерянность – и, в итоге, тёплое ожидание. Смотрела осторожно, будто боялась спросить вслух и столь же боялась ошибиться.
– Ну же, Маша, – рассмеялся он по-мальчишески, разведя руки и глядя с притворным укором. – Угадай с трёх раз. Подсказка: стою перед тобой и почти не изменился.
Она переводила взгляд с его лица на Катю и обратно, словно настраивая фокус старого фотоаппарата, пытаясь ухватить правду, которой боялась и в то же время жаждала.
– Димка! – выкрикнула вдруг так чисто и радостно, что эхо звякнуло в подъезде.
Бросилась на шею так бесстрашно и искренне, что у него перехватило дыхание. В объятиях не было ни капли притворства, ни стеснения слёз и смеха, звучавших одновременно. С годами Маша разучилась оправдываться за чувства – эта открытость делала объятие особенно дорогим.
– Димка, Господи, Димка! – повторяла, прижимаясь так крепко, будто ослабь – и он снова исчезнет, растворится в пустоте десятилетий. – Понимаешь, сколько лет ждали? Отчаивались, смирялись, отпускали – и всё равно на каждый праздник и день рождения вспоминали, будто мог прийти в любую минуту. Верили, надеялись и боялись надеяться… Как ты вернулся? Откуда взялся? Не верю, что стоишь здесь – живой, настоящий!
Дмитрий улыбнулся, сдерживая волнение, и мягко погладил по плечу, стараясь вернуть
