Хроники 302 отдела: Эффект кукловода - Алексей Небоходов

– Машенька, я и сам не до конца верю, что снова здесь. Порой кажется: сейчас проснусь – и всё окажется длинным красивым сном. Но нет, не сон. Я вернулся. И теперь – навсегда. Обещаю.

На голоса в коридор вышел Пётр Иванович Курносов. Время добавило серебра в волосы, лицу – спокойную крепость, но внимательный взгляд, прищур и тихая ирония остались теми же, что в далёком семьдесят девятом. Стоял, опершись о косяк, в домашнем жилете – простота, за которой угадывалась вся его жизнь.

Маша обернулась, чуть отступив от Маркова, и особым, глубоким тоном сказала:

– Петь, посмотри, кто пришёл. Это он – тот самый Дмитрий. О ком мы говорили столько раз, чью судьбу вспоминали почти как свою. Посмотри, Петь: живой, настоящий, такой, каким помнили. Наша длинная история наконец замкнулась – вернулась к началу, чтобы перестать мучить вопросами и сомнениями.

Пётр Иванович смотрел долго, будто взвешивая каждое Машино слово и каждое движение стоящего перед ним человека. В глазах – ни суеты, ни лишних эмоций; только понимание момента и сдержанность. Не сказав ни слова, подошёл, остановился напротив и, глядя прямо в глаза, протянул руку.

Дмитрий пожал руку – крепкое, уверенное рукопожатие старого друга. И вдруг – не формальность: Курносов обнял его размеренно и твёрдо, как обнимают после долгой жизни, полной общих воспоминаний и молчаливого согласия в том, о чём обычно не говорят.

– Ну, здравствуй, Дмитрий, – наконец тихо сказал Курносов; в тоне слышался весь подтекст, которому тесно в простых словах. – Знаешь, я не сомневался, что мы ещё встретимся. Не знаю почему – просто чувствовал: наша история не закончилась тогда, в прошлом. Слишком много нитей висело в воздухе, слишком много не сказано и не доделано.

Дмитрий улыбнулся: слова лишь мешали тихой, глубокой радости, медленно наполнявшей прихожую старого дома.

– Спасибо, Пётр, – голос дрогнул, но без пафоса. – За то, что ждал и помнил. За то, что сумел сохранить всё это и не потерял за столько лет. Рад видеть тебя таким, каким и должен был стать тот следователь КГБ, которого я встретил в семьдесят девятом: мудрым и уверенным.

– Ладно тебе, – тихо усмехнулся Курносов, похлопав по плечу. – Изменились все – ты, я, Маша… Жизнь переменилась. А неизменное – вот здесь.

Он коснулся груди – объяснений не требовалось. Это и есть дружба, выдержавшая десятилетия, расстояния, обстоятельства. Такие мгновения убеждали: сделанное было не зря; каждая жертва и утрата имели смысл.

– Хватит толкаться в дверях, – вмешалась Маша, улыбаясь сквозь слёзы, возвращая лёгкость. – Проходите. Сейчас поставлю чайник, будем сидеть и говорить. Столько всего вспомнить и рассказать – одной ночи не хватит.

– Ты права, Машенька, – Дмитрий мягко взял её за руку, провёл взглядом вглубь квартиры. – Разговор долгий и важный. И впервые за много лет не ощущаю тяжести – только радость и желание говорить бесконечно.

В квартире накрыло волной уюта: запах выпечки и книг, привычный порядок, тёплый свет ламп. Екатерина, молча улыбнувшись на всех троих, поняла: она присутствует при одном из важнейших моментов их жизни – встрече, прощении и понимании, когда прошлое с настоящим наконец складываются в одно, освобождая от груза недосказанности.

Все переместились на кухню – небольшую, но настолько уютную, будто за годы пропиталась духом откровенных разговоров. То же окно с потрескавшейся рамой, занавески в мелкий цветочек, надёжно прячущие от чужих взглядов, и деревянный стол под простой клеёнкой в синие квадраты. Сама атмосфера как бы говорила: здесь можно быть собой.

Маша ловко накрыла, как делала тысячу раз, – без суеты и лишних жестов. На стол одна за другой легли белые тарелки с аккуратно нарезанными солёными огурцами, селёдкой, блестевшей серебром, душистый хлеб, отварная картошка – ещё горячая, пахнущая домом. Следом возник большой заварной чайник с тонкой струйкой пара и та самая матовая бутылка холодной водки, заботливо выставленная Курносовым.

Пётр Иванович разлил по небольшим рюмкам, расставил их перед гостями спокойно и уверенно – как тот, кто знает порядок встречи старых друзей. Взглянул на Дмитрия, на Екатерину и коротко кивнул, будто утверждая план вечера.

– Сегодня – строго по-советски, – негромко сказал он, с теплом. – И никаких отступлений. Сначала – за жизнь, потом разговор.

Согласные кивки не потребовали слов: традиции незыблемы, нарушать не хотелось – когда на столе столько памяти, а в душе – столько несказанного.

Дмитрий первым поднял рюмку, повертел в пальцах прозрачное стекло и произнёс серьёзно:

– Сначала – о тех, кого с нами нет, но кто навсегда в сердце и памяти. За твою бабушку, Катя – за Екатерину-старшую, человека, изменившего мою жизнь и давшего больше, чем я мог представить. За друзей, которых забрало время, но которых мы не забыли и не забудем. Память о них – опора крепче стали. Выпьем.

Рюмки поднялись молча, с особым, торжественным уважением. Водка оказалась холодной, чистой, неожиданно мягкой. После короткой паузы Маша придвинула Екатерине селёдку и картошку – простой жест, в котором читалось: «Ты своя. Наша».

– А теперь второй тост, – ровно, чуть теплее произнёс Курносов, обводя взглядом стол. – За нашу встречу. Честно – не очень верил, что дождусь. Но жизнь распорядилась иначе, и мы снова за одним столом, чтобы говорить о прошедшем и грядущем. Пусть это станет новой точкой отсчёта – дальше мы не потеряем друг друга.

– За встречу, – тихо и твёрдо сказала Екатерина, почти в его манере.

Снова глоток. Дмитрий заметил лёгкую иронию в пристальном взгляде Петра Ивановича.

– Ну, Дима, рассказывай, – усмехнулся он, пододвигая тарелку с огурцами. – Как жизнь сложилась после нашей последней встречи? Мы тут за годы немало напридумывали – пора отделить правду от выдумок.

Дмитрий улыбнулся, покачал головой, наклонился вперёд – чтобы звучать особенно ясно:

– Петя, если честно, для меня после разговора в Сокольниках прошло всего несколько дней. Я вернулся в двадцать пятый почти сразу после нашего прощания. Помню ваши взгляды – и вдруг хлопок, капсула, снова лаборатория. А для вас с Машей – целая жизнь. Странно, когда держишь свежую память, а перед тобой люди, прожившие с ней сорок шесть лет. Эти дни я понимал одно: должен найти вас. И нашёл – не потому, что случилось что-то особенное, а потому что вы – часть того, что во мне осталось самым настоящим. А потом встретил Катю. Просто – встретил. Поговорили, и понял: всё, что было там, в прошлом, отозвалось в ней каким-то родным откликом. Мы мгновенно нашли язык – слишком многое нас связывало, хотя мы ещё не знали как. Но об этом –