Хроники 302 отдела: Эффект кукловода - Алексей Небоходов
Днём я держался рядом с её привычными точками, не выходя на линию обзора, наблюдая в отражениях. В стекле остановки привычки видны чётче, чем в лицо: там, где большинство видит себя, я замечал других. Она задерживалась у витрины с обувью, будто хотела вспомнить, как ходить без зализанных правил и оглядки, на светофорах топталась нетерпеливо, а в руках часто держала книгу, которую не читала – читали её. Это было заметно, и меня устраивало, ведь страх из неё не ушёл; напуганный человек внимательнее к мелочам, но хуже видит общую картину.
В дворах пахло варёной капустой и дешёвым табаком, в шуме слышался то детский визг, то редкий мяч, вылетавший из подворотни и тут же схватываемый, чтобы исчезнуть. Эти дворы умели прятать шум, и любое чужое движение растворялось быстрее, чем крик, потому они подходили для незаметного подхода, но не для финала. Для него требовался коридор из тени, где шаг звучал бы глухо, а слова рассыпались, не сложившись в фразу.
Я поймал себя на самодовольстве и подавил его, понимая, что оно – худший сапёр. В прошлый раз оно сыграло против, когда казалось, что сценарий дописан и осталось поставить подпись. Но здесь подписи не ставят: либо дожимают до конца, либо получают по рукам, и я был полон решимости дожимать.
Солнце клонилось к закату, и я понял – скоро наступит момент, когда можно действовать. В вечерней серости лица теряли черты, и это обезличивание помогало. На перекрёстке милиционер, скучая, небрежно массировал плечо. Изредка проезжала машина с хриплым кашлем двигателя, а в витрине радиотоваров продавец, делая вид, что работает, ковырял спичкой под ногтем. Этот незначительный спектакль не мешал плану.
Появилась Маша – вовремя, словно по расписанию, которое сама утвердила, и шла одна, без спутников, подружек или торопливых мужиков в старых плащах. У универсама задержалась ненадолго, затем двинулась к лесополосе, где шум города глохнет, а тени ложатся ровнее. Расстояние я выбрал так, чтобы не быть хвостом из дешёвых романов и не потерять визуальный контакт, и улица обрела вторую жизнь – без слов, только движение.
Забор слева тянулся ржавой линией с вмятинами и следами детских ударов, справа поднимался мокрый вал голых кустов, за которым начинался коридор деревьев, обсыпанных инеем. Под ногами хрустела перемёрзшая листва – остатки осени в зимнем переплёте. Ни собаки, ни пьяниц здесь не встречалось, ведь такие выбирают лавки, а лавок не было. Далёкие окна светились тускло, без живого движения – только равнодушное электричество.
Я проверил ритм шагов, чтобы не выдать себя ускорением или осторожностью, ведь синхронизация прикрывает твой шаг чужим. Она не оборачивалась, несла сумку на левой руке, правую держала ближе к телу, словно так было безопаснее. У страха богатая фантазия, он всегда пытается спрятать то, что не спасёт.
Слева, у потемневшей будки, выросла тень, и я перешёл ближе к забору, будто искал что-то в карманах, закурил и сделал два глотка дыма. Сигарета была инструментом, как нож: позволяла стоять, не привлекая внимания, и легко объяснить, почему оказался здесь. Обычный прохожий курил – не герой романа, не фигурант дела, а статист.
Она ушла вперёд, и я дал ей три шага форы, а на четвёртом зашёл в поток, рассчитывая на внезапность и правильный вектор. Рывок с последующим сбиванием центра тяжести, фиксацией головы и рук и контролем дыхания – всё это прокручивал в памяти. Но практика требует внимательности: люди не одинаковы, и у каждого в момент удара своя стратегия спасения – кто-то кричит, кто-то выгибается, а кто-то кусает воздух, словно рыба.
Её сапог споткнулся об меня, рывок вышел чётким и бесшумным: плечо ударилось о землю, сумка отползла, ремень натянулся и упёрся в локоть. Вскрик утонул в моей ладони, прижатой к губам и отдававшей табаком и мылом. Тело подалось вперёд, заняло удобный угол, и я понял, что сопротивление будет, но не полным – передо мной была не та, что лезет в драку, а та, что стремится исчезнуть из собственной кожи.
Глаза широко распахнулись, и в этом взгляде я прочёл всё, ради чего игра стоила времени: не просто страх, а чистую панику, узнавшую хищника. Такой взгляд давал ясность лучше любых наркотиков. Под пальцами чувствовался пульс – быстрый, сбивчивый и пустой. Нервы дрожали её, мои оставались холодным механизмом.
Нож был в руке заранее, потому что театральные жесты – не моё, нужна рутинная уверенность. Холод стали удобно ложился в ладонь, и я видел, как пойдут следующие секунды: быстрое движение, тёмное пятно, тишина, ставящая точку сама. Но спорить с возможностями не обязательно означает реализовывать их мгновенно; иногда они работают сильнее, когда висят в воздухе, как вывеска, – обещание, от которого у жертвы пропадают слова.
Вместо удара в голове вспыхнула мысль – резкая, сладкая в своей мерзости, как затяжка гнилым дымом: использовать момент иначе, смять её до степени, где хрустит всё, что делает человека человеком, даже если тело ещё будет дышать. Это была не арифметика, а геометрия разума, расчёт, приправленный жаждой почувствовать, как ломается чужая воля. В прошлый раз обстоятельства украли наслаждение, но сейчас я видел в них союзников, готовых довести спектакль до конца.
Она дёрнулась, нащупывая опору ногой, но колени нашли землю, бёдра дёрнулись лишь на мгновение, прежде чем фиксация лишила их свободы. Руки я удерживал без усилия, ровно настолько, чтобы она поняла: вырваться некуда. В горле хрипел не крик, а рваный поток воздуха, отбитый захватом. На лице застыла бессилие, замешанное на отчаянии – бесценная смесь, делающая всё проще и слаще.
По окружению изменений не было: шагов не слышно, голоса отсутствуют, даже собачий лай не прорезал тишину и не нарушил замкнутое пространство переулка. Если кто-то выглядывал из окна, то смотрел сквозь нас, не фокусируясь. Это был короткий, дорогой промежуток времени, ради которого строились меры предосторожности, и его хватало, чтобы поставить точку там, где захочется. Выбор всегда за тем, кто умеет не торопиться.
Секунды тянулись вязко, превращаясь в минуту, словно монеты перекатывались в ладони. В голове выстраивался счёт – одно действие, за ним второе, затем третье. Я чувствовал влажную землю под коленями, шершавость ткани под пальцами и слабые рывки, которые читались и гасились. Лезвие лежало на месте, немой аргумент, но этого было недостаточно. Механическая ясность требовала следующего шага – того, после которого пути назад не
