Хроники 302 отдела: Эффект кукловода - Алексей Небоходов

Тот день я помнил до мелочей: как тянулся за такси, как она вышла и направилась к двери, не замечая тени; тяжесть кирпича в ладони; глухой хруст, когда камень встретился с затылком; тело, рухнувшее на промёрзший асфальт. Я уже решил, что всё прошло идеально, оставалось только поставить точку. Но из подъезда выскочил какой-то тип – голос его до сих пор звенел раздражающим эхом – сбил меня с ног, вцепился, пытаясь удержать. Я вырвался и исчез. Тогда я был уверен: Вертинская не очнётся, а даже если очнётся – моего лица не вспомнит.

Теперь, глядя, как она спокойно идёт, я понимал, насколько просчитался. Ошибка бесила сильнее всего. Я привык действовать чисто – без промахов и следов. Она же оказалась упрямее, выскользнула из рук смерти уже не единожды и теперь представляла опасность. Узнает – одним словом приведёт ко мне оперов и с ними – в прокуренный кабинет с долгим, пустым допросом.

Я отвернулся, поднял воротник и уставился на обледеневшую мостовую. Внутри кипело. Я ясно понимал: нельзя позволить ей дальше жить, дышать, есть, смеяться и думать обо мне. Её существование стало постоянной угрозой. Ошибку нужно было исправить – сделать то, что не успел в ту ночь. Вертинская должна исчезнуть окончательно.

Она задержалась у витрины, разглядывая товары. Я тоже остановился, изучая её отражение в стекле. Ни намёка на страх – и это раздражало ещё больше. Следовало бы всё спланировать: место, время, отход. Но сейчас хотелось просто подойти и пережать ей горло прямо здесь, среди тупых прохожих, стерев с лица это спокойствие.

Инстинкт взял верх. Я двинулся за ней, держась на удобной дистанции и не теряя фигуру из виду. Мысли приобретали привычную холодную чёткость: как именно убрать, как свести риск к минимуму, не оставив следов и свидетелей.

Я наблюдал за её походкой, жестами, как она поправляла волосы, и снова почувствовал липкое возбуждение охотника. Скоро появится удобный момент, когда помешать будет некому, – и мне уже нравилось предвкушение. Я видел, как всё случится: коротко, тихо, без лишних звуков. На этот раз никто не вмешается.

Становилось темнее, улицы пустели, люди расходились по домам, а моя добыча приближалась к месту, где можно действовать. Я не торопился, позволял ей идти, мысленно прокручивая каждое движение. Ощущение неизбежности придавало силы. Никакой паранойи, никаких сомнений – только ледяное сознание человека, принявшего решение.

На миг мне даже показалось, что я должен быть ей благодарен за шанс снова почувствовать абсолютную власть над чужой жизнью. Без её живучести второго акта не было бы. Мысль вызвала усмешку. Её судьба решена – вопрос времени, терпения и аккуратности.

Я шёл за ней, сокращая дистанцию, чувствуя знакомое предвкушение. Случайностей больше не будет: контроль у меня. Скоро я исправлю досадную ошибку, не дававшую покоя. Ничто не помешает. Стало легче – будто собирался наконец завершить надоедливую работу.

Я окончательно утвердился: ошибку надо исправить – устранить её навсегда. Презрение к советским овцам распирало: слепые, наивные. И она – одна из них, только с моей меткой. Мысль о её смерти вновь зажгла огонь хищного возбуждения.

Город жил своей бессмысленной жизнью. Декабрь в Москве – серая каша снега, лёд на асфальте, люди в одинаковых пальто и шапках, утонувшие в рутине. Ни один из них не подозревал, кто идёт рядом, как близко чужое дыхание, способное оборвать их тихие, мелкие жизни одним лёгким движением.

Глядя на Вертинскую впереди, я снова почувствовал знакомую дрожь перед охотой – сладкий зуд, желание действовать немедленно. Но холодный разум победил. Спешить нельзя. Нельзя повторить прежних ошибок. Делать надо идеально: аккуратно, чисто – так, чтобы уже никто и никогда не вмешался.

Она шла уверенно, не подозревая, как близко снова подошла к краю. Чем дольше я всматривался в её тонкую фигуру, тем яснее складывался план. Больше всего раздражало её спокойствие: ни тревоги, ни страха, будто и не должна чувствовать холодок на затылке, уколы чужого взгляда в спину. Видимо, её усыпляли дневной час, людная улица, десятки свидетелей вокруг. Напрасно.

Пусть пока наслаждается мнимым покоем. Тем сильнее будет её удивление, когда выяснится, насколько беспомощной была эта уверенность в безопасности. Сам факт её существования теперь был личным оскорблением, вызовом моему умению доводить до конца. Непозволительно. Вертинская заплатит за мою ошибку собственной жизнью.

Декабрьское небо висело серой плитой. Ледяной ветер рвал остатки листьев, гонял их по асфальту, мешая с грязным снегом. Холод пробирал до костей, но я его почти не замечал: был внутри себя, отрезан от мира. Чувствам места не осталось. В голове царили ясность, расчёт, уверенность, которых давно не хватало.

Я отмечал каждый её шаг, мысленно чертил маршрут, ловя детали движений. Чувствовал себя хищником, крадущимся за добычей, изучающим жертву перед последним, смертельным ударом. Эта мысль грела лучше любого пальто. Ни жалости, ни сомнений – лишь холодное знание: я должен это сделать.

Улица оживлялась, мы приближались к центру, и я удлинил дистанцию, чтобы не привлекать внимания. Но из виду её не выпускал: шёл тенью, невидимой и неотступной. Её путь был рутинен, шаг нетороплив. Это давало преимущество – время подумать, оценить и выбрать способ устранения.

У книжного ларька она задержалась, вглядываясь в витрину, будто от этого зависела жизнь. Я усмехнулся. Сейчас от её внимательности действительно зависело многое – хотя бы само жалкое существование. Но девица, разумеется, ничего не замечала, занятая своими наивными заботами. Это незнание приближало её смерть.

Я прислонился к стене, закурил и, выпуская дым, продолжал наблюдать. Она оторвалась от ларька и пошла дальше, ускорив шаг, будто вспомнила о делах. Я отлип от стены и двинулся следом, удерживая дистанцию, изучая спину, походку, поворот головы – всё то, что скоро перестанет существовать.

В конце улицы она вошла в магазин. Я замедлил шаг и встал напротив, делая вид, что рассматриваю соседнюю витрину, а сам через стекло следил, как она бродит между полок. Пауза пошла на пользу: я прокручивал сценарии, отбрасывал лишнее, оставляя варианты, где шанс выше.

Главное – выдержка. Не спешить. Злость, накопившаяся во мне, могла сорваться раньше времени и сломать план. Этого нельзя допустить: слишком много на кону. Этой ярости нужен был выход – до того, как настанет момент. Найти кого-нибудь попроще, менее опасного, чем Вертинская, – выпустить пар, а затем заняться главной целью.

Я глубоко затянулся и швырнул окурок в снежную кашу. Темнело – как раз