Хроники 302 отдела: Эффект кукловода - Алексей Небоходов

Каждый вечер, когда они оставались одни, Курносов обнимал её, ощущая, как напряжение последних дней отзывается в них обоих. Он не говорил ничего – слова были бы лишними. Маша молча прижималась к нему, черпая силы в его внешней невозмутимости.

День операции стремительно приближался, и каждый чувствовал, как высока цена ошибки. В то же время никто не сомневался: риск оправдан, ведь это единственная возможность остановить человека, державшего их в постоянном страхе.

Курносов сутками не выходил из кабинета на Лубянке, многократно перебирая каждый шаг операции, убирая малейшие шероховатости. Доклады оперативников, схемы наблюдения и планы действий перепроверялись до тех пор, пока не становились совершенными. В короткие минуты отдыха он пытался отвлечься, но навязчивая тревога снова овладевала им, не давая покоя.

Накануне операции он собрал команду последний раз. Каждый шаг, каждая деталь вновь были проговорены и уточнены. В комнате повисла тяжёлая тишина – все понимали, что от их действий теперь зависит слишком многое. Особенно остро ответственность ощущал сам Курносов. Он знал, права на ошибку нет: просчёт будет стоить кому-то жизни.

Последний вечер перед операцией выдался тихим и холодным. Они сидели на диване при приглушённом свете лампы, глядя в окна, за которыми город погружался во тьму.

Молчание нарушила Маша, тихо и неуверенно произнеся:

– Петя, я не знаю, готова ли на самом деле. С каждым часом становится страшнее. Ты уверен, что всё получится?

Курносов крепко сжал её руку, передавая ей часть своего спокойствия:

– Страх – это нормально. Но запомни: ты не одна. Мы рядом, и я не оставлю тебя ни на секунду. Другого выхода у нас нет. Мы уже слишком далеко зашли, и я не позволю ничему случиться.

Маша внимательно взглянула на него, словно пытаясь прочесть его истинные чувства:

– Ты тоже боишься, да? Я это вижу в твоих глазах, чувствую в твоих прикосновениях. Ты всегда рядом, но даже в твоём спокойствии есть напряжение.

Курносов улыбнулся ей тепло и обнял, словно боялся потерять, хотя бы на миг:

– Конечно, боюсь. Я боюсь потерять тебя, боюсь ошибиться. Но если мы позволим страху взять верх, то проиграем всё. Я с тобой, и я не дам тебе упасть.

В его голосе была такая искренность, что Маша почувствовала, как страх постепенно отступает, уступая место надежде. Она прижалась к нему ещё теснее:

– Петя, только ты держишь меня на плаву. Без тебя я бы давно сломалась.

Он осторожно провёл пальцами по её волосам, ощущая тепло её дыхания. Затем медленно наклонился и мягко, невесомо поцеловал её в губы. Его руки плавно прошлись по её плечам, спускаясь по спине, словно пробуждая чувственность, приглушённую последними днями тревоги.

Маша ответила на поцелуй, её движения стали увереннее, смелее. Постепенно их объятия наполнились теплом и страстью, тела двигались в унисон, подчиняясь единому ритму дыхания и сердцебиения. Курносов ощущал каждую дрожь её тела, снимая одежду медленно и бережно, будто стараясь продлить каждое мгновение их близости.

Каждое его прикосновение возвращало ей чувство защищённости, избавляя от тревог последних дней. Они не просто занимались любовью – они заново открывали друг друга, подтверждая, что прошедшие испытания не сломили их, не лишили возможности любить.

Когда он вошёл в неё, Маша тихо вскрикнула, не от боли, а от внезапного ощущения единства и тепла, почти забытого за эти дни. В этом крике не было страха, лишь облегчение и освобождение от всего, что мучило её долгое время. Она обвила его ногами, прижавшись всем телом, подчиняясь общему ритму, захватившему их обоих.

Дыхание её становилось глубже и чаще, движения напряжённее, но полные нежности. В каждом толчке и движении они возвращали себе утраченную уверенность. Курносов ощущал её всё отчётливее, чувствуя, как жар её тела передаётся ему, как пальцы впиваются в его спину, словно желая слиться воедино.

Они тихо стонали в унисон, а словно доказывая, что живы и способны чувствовать. Эти стоны звучали как вызов всему, что пыталось сломить их.

Движения были то медленными и глубокими, то отчаянно быстрыми, словно они искали ту грань, за которой боль и нежность превращаются в исцеление. Маша крепче прижималась к нему, шепча слова, полные страсти, благодарности и страха потерять это мгновение. Он отвечал ей каждой частичкой себя, не позволяя выскользнуть из их близости.

Их тела двигались в едином ритме, наполняя комнату жаром и звуками любви, ставшей спасением для обоих. Когда всё достигло кульминации, Маша вскрикнула громче, выпуская наружу всё напряжение последних недель. Курносов, задержав дыхание, прижался к ней и не отпускал до тех пор, пока дыхание обоих не выровнялось.

Позже, лёжа рядом, тесно прижавшись друг к другу, Маша впервые за долгое время ощутила, как страх сменяется надеждой. Она прошептала:

– Завтра всё закончится? Я хочу верить, что мы наконец станем свободны.

Курносов нежно поцеловал её в лоб:

– Завтра, Машенька, всё закончится. Обещаю тебе.

И, засыпая в его объятиях, она впервые по-настоящему поверила, что эти слова – не пустое обещание, а реальная надежда на их общее будущее.

Глава 24

Я брёл по серым московским улицам, сливаясь с потоком одинаковых лиц, стараясь не выделяться и не ловить лишних взглядов. Последние дни пришлось буквально вжаться в грязь и стать незаметным – как дворовый кот, давно списанный со счетов, но во всём виноватый. Жить под постоянным прицелом слежки я умел, держал глаза и уши настороже, но даже мне это уже опостылело. Всё время казалось, что за мной идут: может, так и было, а может, это срывало крышу от всей возни.

Пронизывающий декабрьский холод просачивался сквозь пальто, словно нарочно добивая, усиливая чувство собственной ненужности и тоску по временам, когда я был хозяином положения, а не загнанной тварью, блуждающей по заснеженным переулкам. Прохожие с каменными лицами шли мимо, и меня снова пробирало отвращение к этой серой массе. Бараны, чупырлы, безвольные – не подозревают, кто идёт рядом, и как близка их тихая смерть.

Чтобы отогнать навязчивые мысли, я резко свернул за угол, автоматически оглянулся – и застыл, чувствуя, как на лбу проступает холодный пот. На противоположной стороне, в таком же сером потоке, уверенно шла Маша Вертинская – моя личная неудача, ожившая насмешка над моей безупречностью.

Перехватило дыхание, сердце колотнулось где-то в горле, будто собираясь вырваться наружу. Я даже прикрыл глаза, надеясь на галлюцинацию, вызванную расшатанными нервами. Но нет – она была здесь, живая, и шла по