Лед - Андрей Алексеевич Панченко
На третий день мы пошли дальше. Высота давала о себе знать всё сильнее. Каждый шаг отзывался стуком в висках. Тупун кашлял не преставая, буквально захлебываясь этим кашлем, ему приходилось тяжелее всего. У других отнимались пальцы рук, у Арсения один раз помутилось сознание, и он едва не сорвался в трещину. Но никто не жаловался. Мы были слишком близко к тому, ради чего шли.
— Как думаешь Сидор, долго нам ещё так вверх переть? — На очередном привале, когда мы повалились на нарты без сил, со мной рядом уселся Ричард, он единственный из нас казался не подверженным горной болезни, только бледное лицо выдавало то, что у него тоже гипоксия — Я не вижу вершины, и это меня сильно беспокоит. Ещё одни день пути Тупун и Арсений могут попросту не выдержать. Они задыхаются.
— Не знаю я, Ричард, сколько нам ещё идти, я так же, как и ты тут в первый раз — Прохрипел я, хватая ртом воздух, у меня никак не получалось отдышаться. — Поднимемся сегодня на сколько сможем и устроим днёвку или две, для акклиматизации. Тупун и Фомин должны дойти, они крепче, чем ты думаешь, да и выхода у них нет никакого.
Туман не рассеялся, и путь представлял собой бесконечное вязкое усилие. Сани тянули из последних сил. Иногда собака падала и не вставала. Тогда её отстёгивали, стреляли в голову, а тушу укладывали на и так неподъёмные сани. Дефицитным в центральной Антарктиде мясом мы разбрасываться не могли… Никто не говорил об этом вслух, но каждый понимал — внизу, на «Бойне», мы потеряли почти половину упряжек, а здесь теряем остатки.
На высоте две тысячи сто метров, найдя подходящее место, мы встали лагерем на долго. Здесь нам пришлось забить ещё четыре собаки, которые совсем выбились из сил. Убитые псы послужили пищей оставшимся. За этот короткий подъем мы потеряли семь собак, и теперь у нас их оставалось всего двадцать три.
Отдых с обильной пищей подкрепил собак и людей, симптомы горной болезни стали отступать. Мы задержались в лагере дольше, чем я рассчитывал. И хотя сердце рвалось вперёд, к цели, разум подсказывал — нужно дать людям и собакам время привыкнуть к новому, разряженному воздуху. Без акклиматизации мы бы просто сгорели, получив отёки легких, не пройдя и половины пути до плато.
Первые сутки отдыха прошли в вязкой апатии. Люди лежали, тяжело дыша, и даже разговоры велись шёпотом. Примусы работали безостановочно — мы старались топить побольше снега, чтобы обеспечить обезвоженные организмы водой. Сухой, морозный воздух вытягивал влагу из тела так, что губы трескались, а язык казался деревянным. Я настоял на обильном питании: тюленье мясо и жир, собачье мясо для псов, увеличенный паёк пеммикана. Организм требовал калорий, иначе горная болезнь раздавила бы нас.
На второй день стало немного легче. Симптомы горной болезни у большинства полярников начали отступать: дыхание ровнее, кашель тише, головная боль отпускала. Только Тупун ещё страдал — кашель не прекращался, и я боялся, что у него начнётся воспаление лёгких. Арсений понемногу оживал, хотя всё ещё оставался слабым. Собаки, наоборот, оправились быстрее. Получив мясо павших товарищей, они оживились, стали тянуться, возиться в снегу, словно забыли о прошлых лишениях. Их сила восстанавливалась на глазах, и это радовало: без них мы бы застряли здесь навсегда.
Мы устроили тренировочные, разведывательные выходы налегке — без нарт, только с альпенштоками. Поднимались на несколько сот метров выше, затем спускались в лагерь. Система, которую я вычитал у альпинистов, оказалась верна и для полярного пути: «поднимайся высоко — спи низко». Каждый такой рывок давался тяжело, но на третий день мы заметили явное облегчение. Даже Тупун, сумел подняться с нами и спуститься обратно.
На четвёртые сутки я дал команду свернуть лагерь. Впереди нас ждал край плато — ровное, бескрайнее, пугающе пустое пространство. Но теперь у меня не было сомнений: мы смогли перетерпеть первые удары высоты. Мы готовы были идти дальше.
Однако дальше команда встретилась с огромными трудностями. Впереди простирались зоны глубоких трещин на высоте больше трёх тысяч метров над уровнем моря и крутой ледник. Я сильно беспокоился, альпинистского оборудования, кроме нескольких веревок и альпенштоков у нас с собой не было. И тем не менее, после нескольких попыток найти подходящую дорогу к вершине, нам всё же удалось отыскать относительно пологий ледник для подъёма.
Температуры всё это время держались на уровне минус двадцати градусов по Цельсию при штормовых ветрах. Постоянный напор ветра приносили новые проблемы, наши лица были обморожены, у некоторых аж до кровавых язв на щеках.
Только к вечеру шестнадцатого дня мучительного подъёма склон начал выравниваться. Под ногами чувствовалась иная плотность снега — гладкая, сухая, словно утрамбованная веками ветров. Ветер стих, и туман начал редеть. Впереди простиралась белая пустыня, без конца и края. Она выглядела мёртвой, впрочем, она такой и была. На полярном плато Антарктиды животные отсутствуют, так как это место слишком суровое для жизни. Животный мир Антарктиды представлен в основном в прибрежной полосе материка и на прилегающих островах, где встречаются пингвины, тюлени, киты и морские птицы. На самом же ледниковом щите и плато, где постоянно снег и лед, из живых существ мы были первыми.
Мы стояли на краю плато, как на кромке суши, дальше которой — один только лёд и небо. Ветер стихал, и тишина звенела, будто в уши заткнули вату. Я дал команду: «Лагерь. Двое суток — чиним снарягу, отдыхаем!», без ремонта и восстановления сил дальше идти было глупо.
В неглубокой седловине за снежной грядой возвели иглу, чтобы обеспечить более надежную защиту от ветра. Собакам вырыли длинный лаз и бросили туда настил из ящиков, чтоб не лежали на голом льду. Первым делом — вода и жир. Примусы зашипели, пахнуло керосином и копотью. Пока снег таял в котлах, я прошёлся по людям: пальцы, носы, щёки — у половины лица в трещинах, у двоих — кровяные язвы. Выдал мазь (сало с камфарой), велел мазаться густо, поверх — марля и маска. Туман отступил, вовсю
