Медведев. Книга 3. Княжество - Гоблин MeXXanik

Он чуть повёл плечом.

— К ней и дети из деревни забегали посмотреть на странную старушку. Дети видят то, чего от взрослых скрывает их опыт. Еще к ней ходили женщины с просьбами… Кому травку для мужика, чтобы хмельное не любил, кому было надо, чтобы сон к малышу вернулся. Кто-то просто молча сидел у её порога, пока не отпускала душевная боль.

Я слушал, не перебивая. Уже знал, что такие истории не требуют комментариев.

— Потом случилась беда. Небольшая стая перевертышей порвала двух лосей прямо у дороги. И кто-то из местных увидел тени… Решили, что это ведьма в зверя оборачивалась. Иначе как она там живёт? Почему её никто не трогает?

Он пожал плечами и отвёл взгляд.

— Её дом подожгли. Прямо ночью. Без суда, без разговора. Бедняга едва выбралась. Обгорела. Лес помог, хотя огня все лесные духи, кроме леших, бояться пламени до одури.

Он помолчал, а потом продолжил:

— Её приютила товарка, травница, которая жила у дальней границы. Но помощь нужна была серьёзная: лечение, еда, одежда, документы. Ведь у таких, как она, документов и не бывает. Тут и включился фонд. Без шума, без лишних слов.

Молчанов перевёл на меня взгляд. В нём было спокойствие и усталость, которая приходит с годами.

— Князь тогда выделил средства из резервного пакета. Через фонд. Переоформили старый домик под Ключевой Горкой. Провели туда воду, отопление, разбили небольшой сад, где можно было растить травы. Всё, что ей нужно. Саму ведьму устроили библиотекарем в районный отдел сортировать книги, заполнять карточки.

— А потом? — спросил я.

— Спустя время она снова начала помогать. Только тише. Кто знал, приходил. Кто не знал, тот не замечал. И никто больше не пытался поджечь её дом.

Он выпрямился, положил ладонь на ручку двери.

— Вот так фонд спас одну ведьму. А может и тех, кому эта женщина помогала.

Я кивнул. Слов не нашлось, да и не требовалось. Молчанов, улыбнулся, явив кончики клыков и продолжил:

— Старший народ не интересуют деньги, Николай Арсентьевич. Но за деньги можно купить многие очень важные для них вещи. Старые артефакты или еще что-то, что позарез нужно лешему, водяному или болотнику. Еще мы любим меняться. Для некоторых представителей нашего народа — это целое искусство.

— А почему…

— После смерти старого князя, фонд так сказать впал в спячку, — ответил распорядитель, не дожидаясь, пока я закончу вопрос вслух. — Все ждали, преемника из столицы. Ну и нужно было время, чтобы к этому самому регенту присмотреться. А теперь…

Он протянул мне тонкую папку с красной печатью, которой мгновенье назад не было в его руках.

— Вот дело по Курносову, — продолжил он. — Простите, что мы решили вмешаться без вашего ведома. Просто наши ищейки достаточно быстро раскопали все более-менее крупные активы этого проворовавшегося управленца. А нашей сирене, которая встретила вас в холле, без труда удалось уговорить его добровольно все передать в фонд.

Я открыл папку, пробежал взглядом по строкам описи.

— Всё имущество конфисковано в пользу фонда. Дом, земля, счета. Мы не стали претендовать на добрачное имущество супруги Курносова, так что супружеская чета не пойдет по миру.

— Теперь это станет частью фонда?

— Конечно, — Молчанов, казалось, он был даже удивлен этому вопросу. — Всё, что принадлежало Курносову, теперь будет работать на пользу княжества. А вот куда распределить эти средства решать вам. Мы лишь исполним вашу волю.

Молчанов остановился у тяжелых дверей и повернулся ко мне:

— Если хотите, я могу познакомить вас с каждым из подразделений фонда. Но сейчас есть одно куда более важное занятие.

Я удивленно поднял бровь, и распорядитель продолжил:

— Все сотрудники фонда обязаны принести клятву верности новому князю.

Он выдержал паузу, а затем продолжил:

— Клятва для старших куда важнее любых договоров, — продолжил он. — Бумаги можно подделать, подписи можно оспорить, но слово, данное по древнему обычаю, связывает крепче железных цепей.

Я ощутил, как по коже пробежал холодок. Вспомнились слова Митрича о том, что лес хранит клятвы лучше, чем законы. Хотел было что-то уточнить, но Молчанов усмехнулся, и в улыбке мелькнуло нечто по-дампирски острое.

— Сегодня, мастер-князь, это и станет частью вашей встречи. Люди фонда ждут вас.

Он указал рукой на двери и продолжил:

— Если вы готовы, мы можем пройти туда.

Я сглотнул и кивнул.

— Клятва верности, — догадался я, и распорядитель объявил:

— Ритуал. Идемте.

Молчанов толкнул дубовую створку, и мы вошли в широкий зал, больше похожий на храм, чем на помещение фонда. Высокие потолки подпирали тёмные резные балки, под ногами поблёскивал отполированный камень. А под сводом крыши тускло горели лампы, которые с трудом освещали помещение, оставляя по углам глубокие тени. Вдоль стен стояли люди, которые ещё минуту назад сновали по холлу фонда, теперь же они образовали полукруг, повернувшись лицом ко мне.

Я узнал ту самую девушку-сирену. Без человеческой личины она выглядела иначе: кожа казалась серой, волосы струились, будто под водой, в глазах плескались морские глубины. Рядом с ней стоял жилистый полевик с узловатыми руками. На его плече сидел крупный кот с лаптями на лапах и многозначительно вылизывал пушистый хвост. Однако при моем появлении все присутствующие посмотрели прямо на меня.

Воздух в зале стал тяжелее, словно пропитался невидимой силой. Я почувствовал, как кожа покрывается мурашками, и сердце бьётся чуть чаще.

Молчанов вышел вперёд, повернулся к собравшимся.

— Этот фонд был создан по завету старого князя, — произнёс он, его голос гулко отозвался под сводами, — И с тех пор, «Фонд Завета» служит князю Северска. Почившему правителю края мы принесли клятву верности. Теперь настало время повторить её преемнику князя, тому, кто прибыл из столицы, чтобы править по праву крови. Николаю Арсентьевичу.

Его слова словно сдвинули некий невидимый камень. Он замолчал, и в тишине вдруг раздался гулкий, как колокол, хор голосов.

— Мы клянемся хранить верность, — произнесли присутствующие.

Голоса были разными. Среди них слышался плеск, словно из глубины воды, треск сухих веток, шорох травы. И даже хриплый «мяв». Я стоял в центре и чувствовал, как слова будто обволакивают меня, тянутся к груди. Они не звучали как пустая формула — они входили внутрь, оставляли в душе след. Словно на меня ложилась тяжесть невидимой печати.

— Мы клянемся служить делу княжества, — продолжили они, и воздух в зале показался плотнее,